Жизнь и подвиги Родиона Аникеева - Август Ефимович Явич

странствовал в поисках страны добра и справедливости? Не он ли дрался с драконами и чудовищами, прошел по кругу жесточайших испытаний? Разве не его испытывал чародей, принимая облик то грубого, тупого унтера, то тонкого и умного врача, то злобного смотрителя тюремного замка? Сперва от него требовали, чтоб он отрекся от мысли, потом потребовали, чтоб он отрекся от веры. Сомневаться, говорили ему, значит злоумышлять. Какое неслыханное лицемерие! То, что не терпит сомнения, основано на лжи. Познавать — значит сомневаться. Любое творение рождается в муках сомнений, открытию предшествуют тысячи экспериментов.

Огромная машина насилия обрушилась на маленького, слабого человека, от него требовали измены и предательства. А он всегда думал, что мысль свободна и нет таких цепей, которые способны заковать ее. Какое страшное заблуждение! Мысль — вот самый страшный враг деспотии и фанатизма. Есть невидимые цепи, они способны заковать даже самую дерзкую, самую бесстрашную мысль, сделать ее покорной, безгласной и угодливо-послушной. Муштруют мысль, как солдата в строю, надели на нее намордник, и еще говорят, что она разучилась кусаться. Страх, лишения, побои, пытки — это еще не полный перечень средств принуждения и подавления. Голос Родиона дрогнул и прервался под наплывом тяжелых воспоминаний.

Речь подсудимого была удивительна, он как бы бредил наяву, рассказывая не то сказку, не то быль. Сначала его слушали с улыбкой иронического снисхождения. Сказочность и певучесть его речи, его бледное лицо, горящий взгляд, растрепанные волосы, полезшие на высокий лоб, весь его облик внушал удивление и любопытство. И никто не заметил, как обвиняемый заменил сказочного юношу собой и заговорил в первом лице:

— Я понял наконец, что нельзя ловить молнии голыми руками и справедливость нельзя утвердить без насилия. Я боролся как умел. Меня запирали, я убегал… Я понял, что у рядового Аникеева нет будущего. Как ни благородны его стремления, они обречены. И тогда я и назвался Шуйским. Я лишь исправил социальную несправедливость. Ведь человек рождается ничем. Почему, — повторил он незабываемые слова Шуйского, — из двух тропинок, бегущих в одну сторону, одна ведет к удаче, другая — к гибели? То, что говорил и делал сын столяра, нижний чин, рядовой, казалось всем бредом и блажью, а то, что говорил и делал подпоручик, стало разумным и самобытным. А ведь оба мы повторяли друг друга, как две капли. Оба мы восставали против зла, бесправия и тирании…

Пока он рассказывал свою забавную историю, председатель не мешал ему, но последняя фраза заставила насторожиться подполковника Маслюкова.

— Что такое? Обвиняемый обязан держаться положенных рамок. — Мгновенная боль геморроидальной колики пронзила его раскаленной иглой, и он закричал жалобным голосом: — Предупреждаю!

Но подсудимый вновь вернулся к своей неуязвимой манере, продолжая рассказывать сказку про юношу, который наконец достиг дремучего леса, где обитала Правда. Здесь царила первозданная глушь. Деревья переплелись в невиданном хаосе, из одного корня поднимались осина и ель, сосна и дуб. Страшные птицы охраняли замшелый замок. Юноша постучался у ворот. Появилась старая ключница, едва передвигая ноги от старости. «Я хочу видеть Правду», — сказал ей юноша. «А зачем она тебе?» — спросила ключница сорочьим голосом. «Я обещал людям найти ее». — «Проваливай, проваливай, — сказала старуха сердито, — много вас, искателей, шляется по миру». Она хотела захлопнуть перед ним ворота, но он помешал ей. «Послушай, женщина, — сказал он, — если ты рождена женщиной и сама была матерью, ты не можешь так поступить со мной. Я слишком много страдал ради того, чтобы попасть сюда. И я не уйду, хотя бы мне пришлось простоять здесь всю жизнь». Старуха помедлила. «Ладно, — сказала она, — пусть будет по-твоему. Жди в деревянных хоромах, пока Правда выйдет к тебе». Юноша стал ждать и все представлял себе, как отворится дверь и выйдет к нему писаная красавица. Но день прошел, второй, наступил третий, а никто к нему не вышел. «Не обманут ли я?» — подумал он с гневом. Только подумал, вдруг слышит, старческие шаги шлепают. «Не иначе, — решил он, — эта чертова ключница идет сюда». И впрямь входит она, с кривой клюкой и сама кривая, согнутая, безобразная, чуть не рассыпается на ходу. «Ну, говорит, что скажешь, человече? Упрям ты и настойчив. Зачем ты хотел меня видеть?» — «Тебя? — удивился юноша. — Нет, ты мне не нужна. Мне Правда нужна». — «А я, — отвечает, — и есть Правда». Юноша рассмеялся, а старуха обиделась. «Ну, чего смеешься? Или ты воображал, что Правда — юная особа в шелку и бархате? Дивишься, что я стара и безобразна? Да ведь и ты уже не молод. Состарился, пока меня искал». Понял юноша, что не лжет старуха, ужаснулся и лицо закрыл руками. «Боже мой, — простонал он, — пусть моя жизнь пошла впустую, но что я скажу людям?» И тогда старуха сжалилась над ним и шепнула ему тихо: «А ты им солги!»

И снова воображаемое переплелось в мозгу Родиона с реальным.

— Как? — закричал он, возвращаясь к действительности. — Мне солгать? Мне, повидавшему так много зла и горя, что мозг мой поседел?.. Я ненавижу ложь. Я видел в тюрьме невинных людей, приговоренных в общей сложности к тысячелетию тюрьмы и каторги. Это ли по-христиански, господин председатель? А по-христиански ли под предлогом военного времени отправлять в ссылку тысячи и тысячи людей, чья вина сомнительна хотя бы потому, что их боятся судить гласно? Там, где нет гласности, господствует ложь и лицемерие. Где нет гласности, нет и права, нет закона. А порки, истязания, пытки? А шпиономания? А выселение из прифронтовой полосы целого народа, огульно обвиненного в шпионаже, с детьми, увечными, старцами? А убийства при попытке к бегству? А одичавшая цензура, готовая запретить все газеты и пересажать всех редакторов? А поражения на фронте? Наши солдаты поистине герои, ежели они еще воюют без снарядов и винтовок. Я был на войне и в заточении, я видел мертвый дом и лесную глушь. И везде я видел одни лишь страдания, неравенство, тиранию, гнет и скорбь. Как печальна наша Россия, господа! Ее лучшие умы томятся в тюрьмах, окопах и сумасшедших домах… — Он закрыл лицо руками и умолк, весь сотрясаясь от беззвучных рыданий.

Речь подсудимого усыпила было председателя; внезапная тишина разбудила его. Подполковник Маслюков насторожился, вдруг заморгал глазами, как филин, которому в зрачки ударила струя острого дневного света и ослепила его.

— Что такое?! — закричал он не своим голосом. — Вы сошли с ума, Аникеев! Еще одно слово, и я лишу вас слова.

— Я это знаю, — отвечал обвиняемый, отнимая руки от лица. — За это вы меня и судите, что