Карусель - Семен Теодорович Альтов

Пташкиной Александрой Сергеевной. Несколько раз клала свои стихи на музыку, но их с рояля все время кто-то утаскивал. Я думаю — вражеские композиторы. На прощанье она мне подарила часы с кукушком. Причем кукушк был мертв, а часы живые, хотя и не тикали.

Я подышал на бедного птица одеколоном — и он сразу ожил, а часы сразу остановились, потому что живой кукушк затруднял движение шестеренок и семиренок да еще выклевывал болты.

— Прокукуй, сколько мне лет еще жить?

Я прокуковал тридцать лет.

— Спасибочки! — сказал кукушк и тут же без предупреждения умер.

— Он так назло делает! — пояснили мне часы и затитикали. — Умирает, каналья, каждый день — не то от счастья, не то от смеха. А потом опять восстанавливается. Как спица Пфенинг из пепла.

На небе появился фанерный месяц. Я повернул домой.

Сверху на меня падали открытки: «С Новым годом, дорогой друг!»

Загадочный портрет

(История одной находки)

На карте мировой живописи есть еще белые пятна, иными словами — темные места. Таким темным местом явился для меня один портрет, яркий документ своей эпохи. Но какой эпохи — оставалось загадкой. Месяцы кропотливого труда в БАНе, а говоря точней — в Библиотеке Академии наук — не принесли заметных результатов.

Тогда я вновь посетил тот зал и посредством одного из пальцев стал осторожно осматривать картину. Здесь-то мне и пришла на помощь служительница, проснувшаяся от шума.

«Что вы делаете?! — закричала она. — Это же девятнадцатый век!»

«Как?! — ахнул я. — Этот яркий документ эпохи дошел до нас из девятнадцатого века?!»

И служительница объяснила: «Мы барахло не вешаем! У нас сугубо девятнадцатый век! Потому как при входе в зал — объявление: «Искусство девятнадцатого века»!».

Загадка была разгадана. Оставалось только узнать, кто же он, автор этого портрета? Месяцы кропотливого труда в БАНе, а говоря короче — в Библиотеке Академии наук — не принесли заметных результатов. Был только установлен размер полотна.

И вновь я посетил тот зал и стал осторожно колупать краску. И вновь мне пришла на помощь проснувшаяся служительница.

«Не хапай пальца́ми картину Кипренского!» — закричала она.

«Как?! — ахнул я. — Это полотно принадлежит кисти Ореста Адамовича Кипренского, художника самобытного дарования?»

И служительница объяснила: «В нижнем углу подпись. Очи-то разуй!»

Я снял очки: действительно, в нижнем углу стояла подпись — Кипренский.

Загадка была разгадана окончательно. Оставалось только узнать, кто же изображен на портрете. Я уже запарился в БАНе, а попросту говоря — в Библиотеке имени Академии наук, — но картина не прояснялась. Было установлено только, что портрет — задумчив, кучеряв, в бакенбардах и с руками, сложенными на груди. И вновь я посетил тот зал и посредством верхних конечностей стал осторожно ощупывать бесценное полотно. И вновь мне пришла на помощь проснувшаяся служительница.

«Руки прочь от Пушкина, бурбон!» — закричала она.

«Как?! — ахнул я. — Это портрет отца нашей литературы Пушкина?»

И служительница объяснила: «Вот же табличка присобачена!»

Я снял с очков пот; действительно, рядом была присобачена табличка: «Кипренский. Портрет Пушкина».

Страшная догадка мелькнула в моей голове! Я положил руку на плечо скромного труженика охраны памятников старины и сказал: «Знаете ли вы, старина, немым свидетелем чего сейчас являетесь? Вы являетесь свидетелем разгадки портрета Пушкина, автора текста к песне: «Подъезжая под Ижоры».

И служительница сказала мне: «Идите в баню!»

И я действительно пошел отмываться в баню при Библиотеке Академии наук.

Загадка была почти разгадана. Оставалось только узнать: чьи отпечатки пальцев на замечательном портрете Пушкина?

Оружием стиха

(Письмо в редакцию)

Уважаемая редакция!

Я заметил, что вы не публикуете мои стихи, но почему-то публикуете стихи других поэтов. В частности, такого еще молодого поэта, как Сергей Есенин. Конечно, этот поэт способен на многое, но кое-что в его стихах режет слух и мучает душу. И это не только мое мнение, но, думаю, и мнение некоторых авторов статей о творчестве Есенина.

А его творчеству посвящено много статей. Например, строчкам:

«Я зажег свой костер,

Пламя вспыхнуло вдруг», —

посвящена статья 98-я.

А строчкам:

«Луну, наверное,

Собаки съели», —

посвящена уже статья 181-я, которая гласит, что заведомо ложное показание наказывается лишением свободы на срок до одного года.

В последнее время вы все чаще высказываете мысль, что судить писателя надо по законам, им же самим созданным.

Но как, например, оценить такую строчку:

«Мял цветы, валялся на траве»?

В 50 рублей.

А за строчку:

«А пойдемте, бойцы, ловить кречетов», —

полагается уже штраф до 200 рублей.

Порой поэт строг к себе, например, когда пишет:

«И похабничал я, и скандалил!»

Ибо унижение достоинства человека строго наказуется.

Есенин сам чувствует личную ответственность, когда пишет:

«Хулиган, я, хулиган.

От стихов дурак и пьян».

Ибо лицо, нарушившее порядок в состоянии опьянения, несет уголовную ответственность.

Огромная работа проделана поэтом в стихотворении:

«Я бродил по городам и селам…»

Ибо систематическое занятие бродяжничеством или попрошайничеством наказывается исправительными работами.

Не знаю, испытывал ли Есенин лишения, когда писал:

«Я на эти иконы плевал».

Но в принципе и такое деяние наказывается лишением свободы.

Правда, часто в стихах Есенина звучит голос совести: например, когда он признается, что «по крови — степной конокрад». Добровольное признание снимает вину.

Но жизненный срок произведений поэта не одинаков. Например, срок стихов:

«И, твердо простившись с пушками,

Решил я в стихах воевать», —

от трех до семи, а в военное время до десяти лет.

Стихи — сильное оружие. И Есенин, конечно же, хорошо это знает:

«Мой горький буйный стих

Для всех других —

Как горькая отрава».

Такое деяние, как отравление, наказывается исправительными работами на срок до одного года с конфискацией ядовитых веществ.

Вместе с тем видно незнание поэтом Уголовного Кодекса РСФСР.

«Зацелую допьяна, изомну, как цвет,

Хмельному от радости пересуду нет».

Но пересуд как раз есть: если обвиняемый подал заявление в течение десяти дней со дня вынесения приговора.

Каждое стихотворение Есенина — это приговор, и в первую очередь — самому себе:

«И первого

Меня повесить нужно», —

пишет он.

Огромный срок жизни выпал на долю есенинских стихов. Сам же поэт