Карусель - Семен Теодорович Альтов

Вот сидим мы как-то в столовой, обедаем. Напротив Леха-язвенник кашу жует, а за соседним столиком мастер Петухов антрекот терзает. Не знаю, то ли в Лехе его язва заговорила, то ли ему не понравилось, что Петухов так аристократично ест: не прямо с вилки свой антрекот кусает, как все, а, знаете, сперва ножом кусочек отрежет, а потом уже его в рот, рукой… В общем, кинул на него Леха тяжелый взгляд, доел кашу и говорит:

— Так. Петухова пора снимать.

— Как это снимать? — говорю. — Разве ты такие важные вещи решаешь? Петухов мужик работящий, с дипломом, производство знает… Да и честный…

— Ну-ну, — говорит Леха, — у нас все честные, пока чуток не пощупаешь!

— Да кто ж, — смеюсь, — тебя слушать-то будет? Ты ж отродясь двух слов связать не мог!

А он уже руку тянет.

— Спорим, — говорит, — ухандокаю? Может, раньше бы и не вышло, а сейчас…

Видать, зря я с ним тогда поспорил, язву его разбередил, только накатал этот сукин кот письмо. И ровно через месяц прибыла комиссия в составе семидесяти пяти человек проверять нашу фабрику, на которой работает шестьдесят два человека. Начали, понятно, с Петухова. Петухова, конечно, все жалеют, женщины даже плачут, с Лехой никто не здоровается, все считают его паразитом, клеветником и просто писателем и ждут момента, чтобы всем миром вступиться за честного старшего мастера. Но тут комиссия обнаруживает факты и выясняет, что Петухов был не совсем всегда до конца честный и в восьмидесятом году все же не выдержал и уволок со склада восемь кусков финской фанеры. Народ, конечно, тут же вспоминает про эту чертову фанеру и уже заступаться за Петухова не видит смысла, так как фанеру тогда потихоньку тащили все. Ведь нашу мебель финская фанера все равно не спасет, а в хозяйстве вещь незаменимая. В общем, народ притихает, побаивается, на всякий случай перестает здороваться и с Петуховым и начинает, как говорила Тамара Леонтьева, «от всей души» проклинать Леху, заварившего всю эту кашу. Леха, надо сказать, пугается не меньше остальных, на глазах синеет, постоянно бьет себя кулаками в язву, клянется, что про фанеру ничего не писал, и в доказательство приносит копию своего письма. Конечно, от Лехи ожидали всего, но чтобы он еще оставил себе копию… Однако там действительно ничего такого нет, написано только, что от Петухова в рабочее время страшно разит одеколоном, сказано про невыносимую моральную атмосферу, которую он создал в цеху и особенно в столовой, и еще про то, будто Петухов по вечерам систематически ходит на склад готовых диванов, запирается там на щеколду с кладовщицей Анной Сергеевной и устраивает с ней оргии. «Стоит ли после этого удивляться, — писал Леха в заключение, — что наши диваны пользуются спросом только у клопов! И что их до сих пор не покупают за границей, кроме Монголии, где спокон веков спят на полу!» Понятно, кладовщице Анне Сергеевне, женщине пятидесяти девяти лет, честной матери троих детей, пришлось уволиться по собственному желанию, а обезумевший Леха побежал в комиссию, желая отречься от своей клеветы и забрать писульки.

— Леха, уйди, — строго сказала ему комиссия, — а то возьмемся и за тебя.

Ничего не скажу, комиссия нам попалась прилежная, неподкупная и работящая. Шуровала она четыре месяца, и результаты ее деятельности были следующие. Узнав от лечащего врача, что его хотят навестить какие-то семьдесят пять человек, назвавшихся его самыми близкими друзьями, расчетливый главбух немного подумал и решил скончаться. Так что комиссия, прибывшая в больницу с двумя апельсинами и ордером на арест, застала его уже в другой должности. На следующий день главный инженер стал волочить обе ноги, но даже это ему не помогло, и материалы на него были переданы в прокуратуру. С директором случилось совсем непредвиденное. Узнав о несчастье своего главного инженера, он вдруг перестал моргать, причем вообще. Это было бы еще ничего, если бы незадолго до этого — после смерти бухгалтера — он не стал косить. Люди у нас на фабрике не из пугливых, но теперь в кабинет директора в одиночку никто не ходит. Комиссия долго ломала голову, как наказать старшего мастера Петухова. Искали меру посуровее, чтобы мало не было, и в конце концов решили назначить его на должность главного инженера. Что касается паразита Лехи, то его премировали китайской авторучкой с золотым пером и вынесли ему благодарность за бдительность, правда, с конфискацией имущества, которое он смастерил из финской фанеры. Про Леху у нас говорят, что вот от таких, как он, можно ждать любой подлянки. Поэтому с ним теперь все здороваются. Даже главный инженер Петухов, который, кстати, перестал душиться и научился есть как все.

В общем, не знаю, как у вас, а у нас на второй мебельной обстановка резко улучшилась. Вчера было общее собрание. Все знали, что будет выступать директор, потому ближе пятого ряда никто не сел.

— Товарищи, — сказал он, — то, что мы умеем находить виноватых и друг друга мучить, мы уже всем давно доказали. Остается доказать, что мы еще умеем что-нибудь другое. Иначе, товарищи, как говорится…

И тут наш косой директор, чудом удержавшийся на своем посту, сорвался и произнес на весь зал выразительное, но не совсем приличное слово. Женщины до сорока даже ахнули и зааплодировали. Директор, правда, тут же опомнился, извинился, но народ нынче строгий, памятливый и писучий. Поэтому лично я не удивлюсь, если через недельку опять нагрянет комиссия, чтобы разобраться и в этом инциденте и довести дело оздоровления нашего коллектива, как говорится, до полного… конца.

Встреча

(Рассказ книголюба)

Недавно в моей жизни произошло удивительное событие. В обыкновенном книжном магазине я купил хорошую талантливую книгу. Причем самым невероятным образом — заплатил в кассу руб с полтиной и купил.

Я сказал «событие», потому что с детства люблю книгу, и даже школе не удалось убить во мне эту страсть. Помните прививки от оспы? Вместе с вакциной тебе вводят капельку самой оспы, чтобы выработать иммунитет и навсегда защитить организм от страшной болезни. Примерно так же обстояло с литературой. В наши неокрепшие детские организмы резко вводили «образы» — образ Татьяны, образ Печорина… — и у большинства сразу и на всю жизнь вырабатывался стойкий иммунитет против Пушкина и Лермонтова. Правда, нашему классу повезло. Старая учительница ушла на пенсию, новой долго не было, почему-то ее заменял физкультурник — пружинистый Ким Иванович