Белогорская крепость - Наталия Иосифовна Ильина

«Либертэ, эгалитэ, фратернитэ…»

«Помните, у Данте в «Божественной комедии» на вратах ада написано: «Оставьте надежду, входящие сюда». Это же страшно, страшно, капитан!»

«Помнишь, у Блока: «Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы, с раскосыми и жадными очами!..»

Это, конечно, странно, что Дарьюшке в марте 1917 года известны строки из «Скифов» Блока, в то время еще не написанных… Но таких странностей в эпопее много. Тимофей Боровиков в том же марте 1917 года собирается «взять винтовку, записаться в Красную гвардию совдеповцев и рушить вековую тьму, созданную не без религии». И вековая тьма была, и религия была, но вот Красной гвардии в то время еще не было… В 1830 году в разгроме старообрядческой общины принимает участие становой пристав, хотя этой должности в те годы не существовало. Прекрасная Ядвига сообщает Лопареву о «Братстве польских патриотов», хотя действовавшая тогда в Польше подпольная организация называлась «Патриотическое общество»… Старообрядка Ефимия утверждает, что ее мать велела ей беречь иконку: «В ней все мое достояние. Писал ее иконописец Рублев…» Но в начале минувшего века о ценности икон, написанных Рублевым, еще никто не подозревал, и откуда это было известно маме — непонятно… Та же Дарьюшка рассказывает, что была в гостях у архиерея в «чистый четверг» и «мы сидели в креслах — колени в колени», хотя можно поручиться, что в этот день страстной недели архиереи с девушками не сидели, а находились в церкви — такова была архиереева работа… Да всех странностей не перечислишь! Видимо, они и вынудили автора письма в редакцию А. И. Формакова задать вопрос: «Что делали люди, редактировавшие «Хмель»?»

Но мы не дадим этим странным неточностям, как бы часто они ни встречались, отвлечь себя от главного. Нас интересуют характеры, это в конце-то концов основное!

Лопарева понять не удалось. Боровикова тоже. Быть может, с Дарьюшкой мы будем счастливее?

Итак, она образованна: цитирует и цитирует… Кроме того, нежна и чувствительна. Говорит: «Никогда не помирюсь с жестокостью». Озабочена несправедливостью окружающего ее общества: «Один — всегда в роскоши, кушает на серебряных блюдах… а другой, как мастеровые люди, всегда в мазуте, грязи, нищете…»

Перед нами как будто светлый образ. Но та же Дарьюшка «хохотала до слез», читая не ей адресованное письмо, в котором написано вот что: «И меня лупили нещадно… Били, били до полного бесчувствия. Вся спина моя волдырем покрылась».

Очень также беспокоит монолог Дарьюшки, обращенный к служанке: «У тебя шеи совсем нет… И сама ты ужасно толстая. Ан гро, анфан тэррибль, — дополнила Дарьюшка по-французски, что означало: «В общем, ужасный ребенок»… — Ты почему такая толстая?»

Служанка растерянно оправдывается тем, что сестра ее еще толще: «В эту дверь не влезет». Это сообщение рассмешило Дарьюшку необыкновенно: «Не влезет? Ха-ха-ха! Как же она, ха-ха-ха, на свете живет?» «На раскатистый смех Дарьюшки примчалась встревоженная хозяйка…»

Тут, конечно, есть все основания для тревоги… Но, быть может, объяснение странных Дарьюшкиных поступков следует искать в ее безумии? Жестокий отец запретил ей видеться с любимым, затем пришло извещение о его гибели, и Дарьюшка лишилась разума. Правда, над письмом человека, которого били, она хохотала до того, как впасть в безумие. Но к служанке-то с вопросами насчет шеи приставала именно в этом состоянии…

Началось так: «Прислушиваясь к бормотанью Дарьюшки, к ее внезапному хохоту… и как она, не обращая внимания на присутствующих, задирая подол батистового платья, в которое ее вырядили утром, разглядывала свои ноги, сосредоточенно ощупывая их пальцами, Елизар Елизарович наконец-то уяснил: не в уме».

Она перестает узнавать близких. Ее сознание то проясняется, то заволакивается туманом. Но эти перепады длятся недолго, и вот уже Дарьюшка всех узнает, и окружающие говорят о ней: «Никакая она не «психическая»… Рассуждает нормально».

Не верит в безумие Дарьюшки и капитан парохода «Россия», услышав от нее вот какие слова:

«И все время думаю: к у д а  и д е т  Р о с с и я? К у д а? Где наша счастливая пристань? Или для России нет счастливой пристани? От жестокости — к новой жестокости, да? За что?»

Мы уже говорили, что Дарьюшка цитирует то Плавта, то Лермонтова, то Данте… Капитан тоже не ударяет лицом в грязь и цитирует Шекспира: «Россия дошла до такой черты, как Гамлет Шекспира, когда задал себе знаменитый вопрос: «быть или не быть?»…» Затем этот знаток Шекспира посвящает Дарьюшке несколько строк своего дневника: «Я прячу свои мысли, она их держит на ладони. Она  о б н а ж е н н а я… Может быть, она из будущего?»

А когда Дарьюшка заявила отцу, что «…чиновники, губернаторы, фабриканты, купцы и все насильники… грабят честных людей», то и родной отец был поражен здравостью этого рассуждения. «Эге-ге! — призадумался папаша, как бы со стороны приглядываясь к дочери». Он, однако, поместил ее в сумасшедший дом. Дарьюшка проводит там некоторое время, затем за ней приезжает подруга и говорит: «У тебя все прошло».

Какой же все-таки душевной болезнью страдала Дарьюшка? Как ее лечили? Чем вылечили?

Но внезапно выясняется, что Дарьюшка сходить с ума и не думала, «…в этом ее отчуждении повинны были люди, когда ее, доверчивую, необычную в своей откровенности, сочли сумасшедшей, не догадываясь, что она просто была в состоянии крайнего накала всех душевных сил. Она искала участия, ответа на свои вопросы, а нашла убийственный приговор: сумасшедшая».

Прав был капитан, читавший Шекспира! Не было никакого безумия. Просто в тяжелый момент своей жизни, решив, что терять ей все равно нечего, Дарьюшка стала высказывать вслух свои сокровенные мысли. В жестоком же обществе, к которому она принадлежала, откровенности приняты не были. Это — удел будущего, вот почему, видимо, капитан и записал: «Может быть, она из будущего?»

Но чем же тогда объяснить издевательства над беззащитной служанкой? И почему искавшая участия Дарьюшка бормотала, хохотала и ощупывала свои ноги?

Вот так и остается неизвестным, была ли героиня безумна или не была. В этих условиях проникнуть в ее мысли и чувства, объяснить ее поведение совершенно невозможно.

Быть может, хоть кого-нибудь из второстепенных персонажей, хотя бы даже эпизодических, нам удастся понять?

Проследуем, читатель, в пещеру, где в начале минувшего века засел старец Амвросий Лексинский. Он не воюет, на митингах не выступает, через чины не прыгает, в сумасшедший дом не попадает… Он сидит в своем укромном уголке и изучает Библию, «…за долгие годы в пещере он перечитал много библий на разных языках, каким был обучен в молодости». О старце рассказывает Лопареву старообрядка Ефимия: она познакомилась с пещерником в дни юности, и он способствовал ее духовному росту. «Амвросий открыл мне, что Библия писалась по сказаниям разных народов: египетских и вавилонских». Еще мы узнаем,