Белогорская крепость - Наталия Иосифовна Ильина

«Даже города с окончанием на «тополь» хранят для нашего уха, а еще больше для души неизъяснимое очарование. Пускай ты не родился в Мелитополе и в Севастополе, не освобождал этих городов, но при одном их имени на душу твою непременно прольется некий светлый и теплый ручеек. И все это колдовство — в слове «тополь», только в нем, уверяю вас».

Нет, куда клонит автор? Он неспроста, конечно, притворяется, будто не знает, что слово «тополь» никакого отношения к названиям городов не имеет. Каждый помнит со школьной скамьи (и автор в том числе, разумеется!), что есть окончание «поль» от греческого «полис» (город, государство). Отсюда и Константинополь, и Адрианополь, и наши Симферополь, Ставрополь, те же Севастополь с Мелитополем…

Зачем же автор прикидывается невеждой? В чем дело? А быть может, это поэтическая вольность? Истина, дескать, меня не интересует, к чему это чужое слово «поль»? Хочу думать, что названия родных городов оканчиваются на родное слово «тополь»! Мне так больше нравится, и все тут. Но в этом случае делают хотя бы сноску от редакции: автор, мол, все знает, но желает думать так, а не иначе. Сноска отсутствует. Вольные упражнения автора с окончаниями подаются без всяких оговорок. Но ведь читатели будут возражать: при обязательном среднем образовании мало найдется читателей, не знающих слова «десна» и окончания «поль». И, кто знает, могут найтись среди читателей и такие, кто усомнится в познаниях автора, заподозрит его в невежестве. Смелые авторские игры со словами вполне могут навести на это подозрение.

А автор себя не щадит. Он еще и вот что пишет: «Он, конечно, чуто́к поделится своим богатством (речь идет о командоре, обладающем заграничными удочками и поплавками. — Н. И.), но не прежде того, как ты выслушаешь в свой адрес бездну всяческих упреков… Ты поймешь наконец… что тебя надобно еще долго и тщательно чистить от разных сучков и задорин, но и твое счастье, что ты попал в руки такого опытного и неутомимого фрезеровщика, он сделает из тебя полезную для общества вещь. Взглянув раз и два в холодноватые глаза мастера, ты вдруг и сам отчетливо почувствуешь: а что, этот сделает».

Читатель растерян… Пусть самокритика, пусть недовольство собой, пусть автор просит учителя, чтобы тот сделал из него человека, — это еще можно понять. Но вещь? Но уподобление себя неодушевленной детали, которую надо обтачивать на станке? Автор шутит, разумеется. Раньше он шутил со словом «раб». Теперь шутит со словом «вещь»! Какая, однако, странная склонность к самоуничижительной иронии…

Они не только удят и пируют, наши друзья-непоседы, они обязаны еще и трудиться. Дело в том, что они «отпущены из своих московских служебных кабинетов не для праздных путешествий. И командировка наша называется не просто командировкой, а с обязательным добавлением «творческая».

Усух же — место для творчества подходящее… «Двадцать пять дворов — и ни тебе приличной дороги до райцентра, ни тебе телефона, ни тебе радио, ни тебе электричества. Увози сюда твое вдохновение, и никто уж не спугнет его…» А кроме того: «…в деревне только еще и можно встретить подлинно народные характеры, подлинные типы, а как же ему, литератору, без этих самых характеров, без этих самых типов!»

Но автор признается вот в чем: «В селе, где ты родился, где, стало быть, знают тебя с малых лет, относительно тебя не существует табели о рангах. Какой бы ты высокий пост ни занимал в городе, для односельчан ты остаешься Петькой, Мишкой либо Алешкой, и перед этим самым Петькой они не станут разыгрывать комедию, не укроют ни своих радостей, ни своих печалей. А что еще литератору нужно?»

Что же, значит, не с односельчанами, а с другими сельскими тружениками общение затруднено: чины и ранги воздвигают непреодолимые барьеры? Что ж, значит, крестьяне ведут себя уклончиво, комедию разыгрывают и откровенны лишь с теми, кого звали Петьками?

Опять задумался читатель… У друзей-непосед были предшественники: писатели-охотники, писатели-рыболовы. Л. Толстой, например, И. Тургенев, С. Аксаков… Этим как-то удавалось общаться с крестьянами, проникать в их радости и печали, хотя никого из них, помнится, уменьшительными именами эти крестьяне не называли. В чем дело? Утратил, что ли, современный литератор это свойство?..

Нет, автор скромничает, разумеется. Он преодолеет барьеры и поведает нам о радостях и печалях населения того глухого местечка, куда автора забросила страсть к ужению рыбы. Он не рядовой рыболов. Он — писатель.

Пустеет Усух. Все больше там брошенных домов. В одной из опустевших изб наш автор устроил свой рабочий кабинет. «Отдыхая, я рассматривал семейные фотографии, почему-то оставленные хозяевами, портреты кинозвезд и разные картинки из иллюстрированных журналов…» «…В хижину мою стал часто наведываться Сергей Смирнов». Эта хижина вдохновила поэта на такие строки:

…Как сюда попали кинозвезды?

Ведь вокруг столетний Брянский лес?

Вероятно, родниковый воздух

Пробуждает к звездам интерес.

«Прочтя, — пишет наш автор, — я грустно улыбнулся. Увлекшись эффектным образом, поэт, верно, запамятовал, что «родниковый воздух», пробудивший интерес к звездам, почему-то не задержал хозяев избы в Усухе, что, забыв о всех благостях сельской жизни, они… подались в город».

Дальше мы читаем: «Между тем Усух жил своей обычной жизнью. Мужики — их было не больше десятка — пахали, сеяли, собирали смолу, по воскресным дням ставили жерлицы, ловили щук, пили водку, пели свои вечные песни. Женщины доили коров, топили печи, пекли хлебы, водили квасок, вскапывали огород, сажали картошку, лук, огурцы».

Вот оно! Сейчас автор расскажет нам, читателям, о жизни этого глухого местечка, где мало мужчин, где… Но автор, поставив точку после слова «огурцы», говорит дальше вот что: «Нашествие городских здоровенных верзил положило некую печать на поведение женщин… Когда же мы шагали по улице со своими удочками, женщины хихикали, выкрикивали двусмысленности, явно поощряли нас к активным действиям. Не знали бабоньки, что у нас был график, что в графике том не отводилось и минуты на дела амурные».

Напрасны были наши ожидания. Автор не захотел размышлять о судьбе пустующей деревни, где мужиков не больше десятка. Автор делает это предметом шутки. И тревожно становится на душе у читателя…

В мае 1960 года наш автор и С. Смирнов, собиравшиеся в Усух, получили оттуда открытку, подписанную И. Стаднюком: тот просил привезти как можно больше соли для вяления и копчения рыбы, поскольку «в местной кооперации не осталось ни солинки». «Я, разумеется, тотчас же поверил: ведь речь шла об Усухе». Нагруженные тяжелыми пакетами, М. Алексеев и