Человек в прицеле - Александр Александрович Тамоников

— Арестованный доставлен, товарищ майор госбезопасности, — доложил конвойный.

— Да, спасибо, — отозвался Коган. — Ожидайте за дверью.

Борис повернулся и сразу наткнулся на ошеломленный взгляд арестованного. Адвокат только что рот не открыл от удивления.

Коган медленно прошел к столу, давая арестованному свыкнуться с мыслью о той дурацкой ситуации, в которую он попал, как сопливый мальчишка-гимназист.

— Садитесь, Минаев, — строгим голосом произнес Борис и сел за стол. — Удивлены?

— Вот, значит, как, — пробормотал Адвокат. — Ну, теперь многое понятно. А как же тот милиционер возле машины? Ах да, что это я спрашиваю? Спектакль, конечно же.

— Спектакли закончились, Минаев, — спокойно ответил Коган. — Началось следствие, а потом будет суд. Знаете, как эта статья называется, которая вам грозит?

— Знаю, — криво усмехнулся Адвокат, которому не удалось справиться со своим лицом. — Уголовники ее называют «116-я пополам». Расстрельная, в общем-то, статья.

— Если бы все было так просто, Минаев, то таких, как вы, стреляли бы сразу во время задержания, чтобы не отнимать время на допросы, не кормить вас, не занимать вами камеры. Просто и эффективно.

— Ну, значит, вам мертвые не нужны, вам сведения нужны, вот вы и валандаетесь с нами. Пока я источник информации — я живу. Так, кажется?

— Не совсем. Сотрудничество со следствием — это смягчающее вину обстоятельство. Ваша помощь может быть высоко оценена судом, если только она осознанная и присутствует раскаяние. Разница, я думаю, существенная: расстрел или, скажем, десять лет колонии. Но вы учтите, что для показания лично вашей вины нам мало чего нужно, я же не просто так играл в «спектакле». Будет признание или нет, это для суда неважно, признание вообще не является прямой уликой. Нам нужно знать, на кого и каким образом вы работали, Минаев. Это было только добывание денег для немецкой резидентуры в Москве или участие в каких-то акциях, разведывательная деятельность? Вы же понимаете, что являетесь мелочью. Нам нужен резидент, нам нужна вся сеть. Так что начнем работать. Итак, Минаев Петр Никитич, 1902 года рождения…

— А если я не буду сотрудничать, не буду ничего говорить и подписывать? А если я буду утверждать, что не виновен в измене Родине?

— Тогда вам будут предъявлены доказательства в присутствии понятых и будет зафиксирован ваш отказ подписывать. Не переживайте, процедуры эти существуют не один год и прекрасно работают. Доказательную базу для суда мы соберем быстро, и приговор, без сомнения, будет суровым. Идите и думайте. Только имейте в виду, что вы можете опоздать с покаянием.

Когда Адвоката уводили, Коган все же сумел увидеть в его лице смятение и задумчивость. Нет, этот человек за идею на эшафот не пойдет. Он не идейный враг, он всего лишь приспособленец. Надеялся, что Германия победит и он получит хороший кусок, обеспечит себе будущее. А если не победит, то можно удрать и выгодно продать кому-то секреты побежденной Германии или просто спрятаться и жить на заработанные кровавые денежки. Нет, тут моралью и не пахнет, тут расчет, торговля. Пусть думает и взвешивает. С ним можно и потом поговорить.

Следом за Адвокатом привели женщину и усадили на стул перед столом Когана. Борис закурил, рассматривая арестованную. Пожалуй, она нисколько не изменилась, осталась такой, какой он видел ее на конспиративной квартире. Теперь в ее руке не было пистолета, но недоверие, страх оставались. Паранойя, психологический срыв, усталость от постоянного страха опасности? Может быть. Но предыдущий следователь сказал, что из нее не удалось вытянуть ни слова.

— Ну что же, начнем, — затушив папиросу в пепельнице, заговорил Коган. — И сразу перейдем к главному — вы задержаны на конспиративной квартире немецкой разведки с оружием в руках, и вы его использовали против сотрудников НКВД. С вами вместе в квартире находился еще один человек — Минаев Петр Никитич, известный вам, возможно, по псевдониму Адвокат. Этот человек уже начал давать признательные показания, так что его причастность к вражеской разведке будет доказана в самое ближайшее время. Но дело ведь не в нем, а в вас.

Борис посмотрел на женщину, на ее каменное лицо, на позу, в которой она пребывала с того самого момента, когда села на этот стул. Сжатая, но не как пружина, которая готова разжаться в любой момент, выплеснуть энергию. Нет, эта женщина сидела в вымученной позе, в позе отрешения. Она не воспринимала этот мир, потому что хотела жить, но не знала, как остаться в живых. Она устала бояться! Это было очевидно, и Коган стал говорить о стране, о том, как она постепенно приходит в себя, возрождается от страшного нашествия. Да, война еще идет, но теперь Красная армия крушит фашистов на чужой земле, освобождает от этой напасти другие народы. А здесь уже снова отстраивается жилье, заводы, жизнь возвращается, рождаются дети, улыбаются матери. Много жертв, много тех, кто отдал жизнь в этой войне, но остались те, кто будет строить новую мирную жизнь.

— Но вас-то в этом мире не будет, — напомнил Коган. — Вы же не враг, вы родились советским человеком, и страшные силы, которые уродуют, убивают всех без разбора, навалились на вас, и вы сломались. Это можно понять, но теперь пришло время покаяния, возвращения. Пришло время встать в один строй со всем народом и строить новую жизнь.

— Меня расстреляют, — пробормотала женщина, впервые открыв рот за время допросов.

— Вас могут простить, вам могут смягчить наказание, дать время на осознание всего прошлого. И вы выйдете на свободу другим человеком. Вы будете жить, понимаете, жить, а не бояться, не вздрагивать от каждого шороха, стука двери, сигнала автомобиля, чужих шагов на лестнице. Вы хоть понимаете, каково это — жить без постоянного страха?

— Нет, — покачала головой женщина и вдруг закрыла лицо руками и разрыдалась.

Коган одобрительно кивнул, поднялся из-за стола, налил в стакан из графина воды и подошел к женщине. Но та не подняла головы, она рыдала, вцепившись пальцами в свое лицо, в волосы, ее била сильная дрожь. Это было близко к истерике. Еще немного, и женщина упадет в припадке на пол…

— Врача! — крикнул Коган.

Борис не трогал арестованную в этот день, не вызывал на допрос и на следующий. Охранники, дежурившие возле камер, сообщили, что женщина вторые сутки лежит, уткнувшись лицом в подушку, и почти не ест. Можно было бы подождать, когда Мария сама попросится на допрос. Скорее всего, это бы произошло, пусть через несколько дней, но произошло бы, Коган был в этом уверен. Оставалась еще вероятность, что арестованная просто попытается повеситься в камере.