Звезда героя - Сергей Малинин

Все изменилось года три назад, когда Лев Волошин приехал в Новороссийск по каким-то своим делам. Алексею Кукушкину тогда даже в голову не пришло задаться вопросом, какие дела могут быть у дяди Левы в Новороссийске; помнится, он решил, что дядюшка вознамерился открыть здесь один из своих ювелирных салонов, и сейчас же выбросил это из головы, поскольку дела такого рода его не интересовали.

В тот раз, вопреки обыкновению, Лев Георгиевич принял приглашение племянника погостить у него на даче порыбачить, наварить ухи и вообще насладиться общением с природой. «К слову, – перебив себя, сказал Одинцову Кук, – ты в курсе, что Машкина дача раньше была моей? Не в курсе? Я так и думал. Знай ты об этом, убедить тебя, что я не крал это чертово золото, было бы в сто раз труднее. Эту дачу мы с Иркой построили, считай, своими руками. А потом у нее наладился бизнес, она затеяла этот свой загородный дом и стала меня донимать: давай продадим дачу. А тут как раз Машку с Балтики к нам перевели. Дом ему приглянулся, ну, мы и продали… Да-да, не надо на меня так коситься, именно продали – правда, совсем дешево. Хотели подарить, но ты ж его знаешь! Я, говорит, тебе не любовница, чтоб особняки в подарок принимать, и не нищий, чтоб мне милостыню совали…»

Так вот, в тот вечер под ушицу, водочку и запеченную на углях рыбу Лев Георгиевич и сделал доктору Кукушкину деловое предложение, касавшееся поставок в Москву ювелирных изделий турецкого производства в обход таможни. Язык у дяди Левы всегда был подвешен отлично, так что в его устах данное предложение прозвучало вполне невинно, как будто предлагал он не наладить торговлю контрабандой, а, скажем, разбить фруктовый сад или махнуть завтра с утра на пикник. Но капитан Кук, к тому времени приобретший не только врачебный, но и немалый жизненный опыт, с первых слов раскусил, в чем тут соль, и дослушал дядюшку до конца только из вежливости. После чего, естественно, послал родственника подальше сначала вежливо и вполне миролюбиво, а потом, когда дядюшка стал настойчивее, уже открытым текстом и притом довольно резко. Лев Георгиевич в несвойственной ему оскорбительной манере обозвал племянника инфантильным придурком и потребовал отвезти его в гостиницу, что и было немедля исполнено.

Насколько было известно Куку, Лев Георгиевич покинул Новороссийск уже следующим утром, из чего следовало, что его пресловутые «дела» сводились к вечернему разговору с племянником. Это заставило капитан-лейтенанта коренным образом пересмотреть свое отношение к московскому родственнику. Какое-то время он еще пытался поддерживать отношения с дядюшкой (родня всетаки), но в телефонных разговорах тот был краток, сух и неприветлив. На этом основании племянник сделал вывод, что более не представляет для Льва Георгиевича интереса, и махнул рукой: то, что умерло, остается только похоронить.

– Поэтому, – заключил Кукушкин, – если Машка там, в Москве, действительно ухитрился как-то с ним связаться и сослался при этом на меня, остается только удивляться, как его и впрямь не ухайдокали.

Иван опрокинулся на спину, дав теплой черноморской воде ласково обхватить себя со всех сторон, перевернулся на живот и поплыл, неторопливо работая ластами. Голову он держал под водой, изредка, все реже и реже, поднимая ее, чтобы наполнить легкие воздухом. Под ним проплывали косматые от водорослей обломки скал; водоросли размеренно колыхались в такт ровному дыханию моря, среди камней сновали стайки мелкой рыбешки. Справа от него шел каменный берег, о который плескались волны, слева дно круто обрывалось в зеленоватую бездну, где ничего нельзя было разглядеть. Фонарь в водонепроницаемом корпусе свисал на ремешке с правого запястья; больше Иван Одинцов не взял с собой под воду ничего. При нем не было даже ножа, и идти на погружение вот так, налегке, казалось непривычным и даже неправильным, словно он без необходимости испытывал судьбу.

На обрыв Иван посмотрел, только когда ему показалось, что он уже на месте. Опыт и чутье не подвели: трещина с торчащим из нее пучком жесткой травы, та самая, на которую указывал Кук, обнаружилась точно напротив него. Он обернулся. Кукушкин, казавшийся с такого расстояния совсем маленьким, помахал ему спиннингом и сделал мастерский заброс. Одинцов бросил взгляд на заходящее солнце через покрытое каплями морской воды стекло маски, набрал в грудь как можно больше воздуха и нырнул.

Проход он разглядел почти сразу – неровных очертаний овальная дыра темнела под нависающим, как козырек, выступом скальной породы. Она была совсем небольшая, и, глядя на нее, Иван хорошо понимал нежелание капитана Кука лезть туда без веских оснований: человеку, не прошедшему специальную подготовку, в таких местах бывает трудно совладать с клаустрофобией. Мало того что темно, так еще и узко; мало того что узко, так еще и дышать нечем, и неизвестно, когда удастся вынырнуть на поверхность и удастся ли вообще…

Протиснувшись в устье прохода, за века и тысячелетия промытого водой в более рыхлой, чем окружающая скала, породе, Одинцов включил фонарь. Луч света почти сразу уперся в неровную каменную стенку, которая, казалось, наглухо перегораживала проход. Иван мысленно усмехнулся: ну, конечно, Машка в своем репертуаре! Эту нору вырыл, естественно, не он, а мать-природа, но именно он ее нашел и облюбовал, потому что обожал всякие закоулки, подземные (и подводные) тайные ходы – по возможности с секретом, с фокусом наподобие вот этого мнимого тупика.

Подплыв к поперечной стене, Иван, разумеется, обнаружил вместо тупика поворот. Проход изгибался даже не под прямым, а под острым углом, и протиснуться через этот изгиб, напоминающий сифон канализационной трубы, оказалось нелегко. Как раз здесь, извиваясь среди обступивших его со всех сторон, скользких от ила каменных выступов, Иван вдруг подумал: а что, если Кук его обманул? Если он все-таки заодно с дядюшкой, лучшего места, чтобы избавиться от лишнего свидетеля, просто не придумаешь. А главное, делать ничего не надо: наплел кап-три Одинцову с три короба, он и полез в эту подводную мышеловку, и будет лезть до последнего, пока в легких остается хоть молекула воздуха. А когда и она будет израсходована и станет ясно, что проход никуда не ведет, возвращаться, чтобы свести счеты с хитроумным Куком, будет уже поздно…

Отметив про себя, что тоже, оказывается, подвержен приступам клаустрофобии, Иван миновал опасный участок и вырвался на относительный простор. Проход расширился, а когда Одинцов действительно начал ощущать нехватку воздуха, впереди забрезжил слабый, неясный свет. Он активнее заработал ластами и вскоре вынырнул на поверхность, хватая