Звезда героя - Сергей Малинин

Не рассчитывая на то, что Кукушкин сдержит слово и даст ему обещанную трехчасовую фору (сам Жигалов на его месте нарушил бы обещание, не задумавшись даже на секунду), он проигнорировал свою машину и взял такси. В течение следующего часа он успел побывать у себя в квартире и в гараже; часть сбережений хранилась на даче, но отправиться туда Жигалов не рискнул: пожадничав и попытавшись спасти часть денег, он мог потерять все, в том числе и свободу.

В подвале гаража, помимо жестяной, герметично закрытой банки с валютой, хранился пистолет – чистый, без криминальной биографии, восемнадцатизарядный «Хеклер и Кох», привезенный пару лет назад по заказу Жигалова Виктором Машковым, который мог раздобыть и протащить через границу все что угодно. У парня по этой части был талант, и Жигалов пожалел, что этот бритоголовый упырь Кит пристрелил его, как бродячего пса.

С прикрытым полой рубашки пистолетом за поясом Жигалов, как ни странно, почувствовал себя увереннее. Паспорт на чужое имя лежал у него в кармане, наличных должно было хватить как минимум на год безбедного существования, а пистолет, приспособленный даже для стрельбы короткими, по три патрона, очередями, обеспечивал, как ему казалось, неоспоримое преимущество во время предстоящей встречи с Китом. На стороне Василия Степановича были фактор внезапности и подавляющее превосходство в огневой мощи; оставалось только выскользнуть из города и не оплошать в Москве, и будущее можно считать обеспеченным.

Слегка повеселев, он велел таксисту ехать на железнодорожный вокзал. Разумеется, куда безопаснее было бы покинуть город на попутных машинах, но Жигалов больше всего на свете боялся упустить Кита, которого винил во всех своих несчастьях. Как и большинство себе подобных, капитан сильнее всего недолюбливал именно тех, кому уже сделал или собирался сделать какую-нибудь гадость. А поскольку Кита он собирался не просто кинуть на деньги, а убить и ограбить, то ненависть его к потенциальной жертве не знала пределов.

Кита нельзя было упустить ни в коем случае, потому что выведать у Кукушкина координаты его московского родственника не удалось. Лететь в Москву самолетом Жигалов по вполне понятным причинам не мог. Оставалось одно: сесть в тот же поезд, что и Кит, и проследить за ним от самого вокзала до места, где золото будет обменено на денежные знаки. А потом всадить в вурдалака полную обойму, все восемнадцать штук, превратить его в решето, забрать деньги и – ищи ветра в поле…

Служебное удостоверение следователя военной прокуратуры помогло ему проложить дорогу к кассе за десять минут до отхода поезда. Правда, билеты остались только в спальный вагон, но Василий Степанович и не собирался трястись до самой Москвы в переполненной плацкарте, благоухающей смешанными ароматами пота, обильно сдобренной чесноком еды, немытого сортира и чужих грязных носков. Он взял билет, для надежности выждал еще несколько минут и, одним броском преодолев людный перрон, юркнул в вагон за минуту до отправления поезда.

К его некоторому огорчению, второе место в купе оказалось уже занятым. Впрочем, с определенной точки зрения наличие соседа можно было расценить как благо: добродушная болтовня командировочного толстяка, представившегося Петром Григорьевичем Возницыным, отвлекала экс-следователя от тревожных мыслей и неприятных воспоминаний. Едва поезд отошел от перрона, Петр Григорьевич предложил выпить за знакомство. Жигалов не стал отказываться: выпивка – это было как раз то, что требовалось ему для успокоения нервов. Заскочить перед отъездом в вокзальный буфет он не успел, в животе урчало от голода, и выложенная хлебосольным соседом на стол обильная закуска пришлась как нельзя кстати. Конечно, в поезде существовал вагон-ресторан, но Жигалов не любил общепит, особенно железнодорожный, к тому же он побаивался столкнуться в ресторане с Китом.

Поэтому он с благодарностью принял предложение Возницына и через час с небольшим, когда поезд, отмахав первые полсотни километров, остановился на какой-то захолустной станции, был уже основательно в подпитии. Тревоги и горести отступили, растворившись в теплом алкогольном тумане, перспективы казались блестящими, а горизонты безоблачными.

Когда поезд, забрав немногочисленных пассажиров, двинулся дальше и отстучал колесами по стыкам еще километров двадцать или тридцать, Жигалов вышел в тамбур покурить. Проглотив свою порцию никотина и смол, он на обратном пути завернул в туалет, дабы ослабить давление на мочевой пузырь. Во время этой процедуры пистолет пришлось вынуть из-за пояса и засунуть под мышку, как градусник. Окно в туалете было открыто для вентиляции. В него врывался тугой встречный ветер, снаружи мелькали жухлые от жары кроны деревьев и какие-то беленые домишки. Жигалову вдруг пришло в голову, что было бы неплохо пострелять по этим хибарам из пистолета: бах, дзинь, что такое? – а поезд-то уже тю-тю! С большим трудом преодолев искушение, он застегнулся, сунул пистолет за пояс, оправил сверху полы рубашки, помыл руки и вышел из туалета, нечаянно толкнув дверью обнаружившегося в тамбуре пассажира.

Пассажир оказался седобородым морщинистым стариканом в обтерханном пиджачке и старомодной дырчатой шляпе. Судя по виду, ехать ему больше пристало в общем вагоне, и Жигалов слегка удивился: откуда такое диво в СВ?

– Пардон, папаша, – слегка заплетающимся языком извинился он и сделал широкий приглашающий жест в сторону туалета. – Пр-р-рошу! Кабина в вашем полном распоряжении.

– Спасибо, – прошамкал старик и, разминувшись с Жигаловым, вошел в туалет.

Напевая себе под нос и заметно покачиваясь, Василий Степанович двинулся по коридору к своему купе. Старик, которого он толкнул, проследил за ним до самого конца и только после того, как Жигалов задвинул за собой дверь, вернулся в туалет.

– Сучий потрох, – пробормотал он совсем не стариковским голосом.

Глубокой ночью, посреди длинного перегона, во время которого даже дежурные проводники по всему поезду спали сном праведников, дверь одного из купе спального вагона осторожно приоткрылась, и в освещенный мертвенным синеватым светом ночных ламп коридор беззвучно выскользнул все тот же седобородый гражданин – без шляпы, но попрежнему в обвисшем, вытянутом на локтях, мятом пиджаке. Двигаясь с несвойственными людям преклонного возраста грацией и проворством, он приблизился к купе, где мирно похрапывали Жигалов и его сосед, Петр Григорьевич Возницын, которого злая командировочная судьба так несвоевременно занесла в город-герой Новороссийск.

Мнимый старик подергал ручку. Дверь купе оказалась запертой изнутри, но взломщика это не остановило: вынув из кармана универсальный железнодорожный ключ, он отпер замок. Пружина отчетливо щелкнула в тишине спящего вагона. Старик замер, прислушиваясь, но доносившееся из купе сладкое двойное похрапывание звучало, как и прежде,