Опасная встреча - Эрнст Юнгер

Эрнст Юнгер

Опасная встреча

Часть первая

Воскресное утро в Париже

1

Первое воскресенье сентября выдалось голубым. В эту пору летнее великолепие, прежде чем замерцают осенние краски, еще нередко предстает в праздничной плотности. Ночи становятся прохладнее, отчего на рассвете выпадает роса, а утренние часы – мягче и приятнее. Кроны деревьев темнеют, как будто их выбили на небе чеканкой. И в городах уже свежее; появляется налет роскоши и радости.

Герхард стоял перед клумбами на площади Трините. Садовники успели высадить первые осенние цветы. На узкой рабатке, выбиваясь из светлой зелени, отцветали канны. Их ленту перерезали круглые клумбы звездчатых голубых астр. Цветы сияли в солнечном свете. Вокруг них с жужжанием носились пчелы и бабочки-цветочницы. На пестром ковре отдыхала бабочка-адмирал с кирпичного цвета полосками. Она медленно поворачивалась на цветочном бархате и временами лениво поводила крыльями. Должно быть, летела издалека, над высокими крышами. К ней присоединилась вторая. Бабочки закружились и, уходя от взоров, взмыли в синеву.

Со стороны Сен-Лазара доносились тонкие голоса мальчишек, продающих воскресные выпуски газет. Зазвонили колокола, и повалившая из церковных дверей празднично-нарядная толпа потянулась к экипажам на площади. Свадьба. Перед молодоженами на ковровую дорожку посыпались рисовые зерна. Зрелище вывело Герхарда из праздного созерцания. Он смешался с гостями, которые затем, когда экипажи разъехались, снова разошлись. Потом, будто ему безразлично, каким путем идти, свернул на улицу Бланш и зашагал в горку.

Тень домов давала прохладу; улицы недавно полили водой, еще стекавшей с тротуаров. В обычно шумном деловитом квартале этим утром было тише; исчезли лотки с рыбой, фруктами, овощами. Сегодня здесь продавали только цветы. Город казался пустыннее и тем самым торжественнее; многие проводили время у реки или в предместьях. До сих пор отъезжали последние машины, до отказа забитые молодыми людьми и их пестро разодетыми спутницами. День они пробудут на природе и вернутся поздно. Лошади шли шагом; копыта скользили по крутому брусчатому подъему.

Хотя Герхард жил в городе уже больше года, каждая такая прогулка была для него таинством. Он ходил словно не по площадям и улицам, а блуждал по анфиладам и коридорам большого незнакомого дома или в лабиринтах проложенных в слоистом камне шахт. Иногда в переулках, на перекрестках колдовство становилось особенно явственным. Герхард едва ли отдавал себе в том отчет. Его захватывали не столько дворцы и памятники – свидетели исторического прошлого, сколько безымянная жизнь – материал судьбы, из которого наподобие кораллового рифа создавалась столица. Поэтому в кварталах, за столетия выросших вопреки всем правилам архитектуры и будто вставленных один в другой, он чувствовал себя особенно хорошо. Здесь отжили, отстрадали и отрадовались мириады неведомых людей. Столько же их по-прежнему населяло этот клочок земли. Они питали и строительный раствор. Субстанция невероятно, волшебно уплотнилась. И Герхарда не оставляло ощущение, будто волшебство в любую секунду может принять форму – благодаря письму, известию, встрече или приключению, как бывает в садах фей и пещерах, где таятся сокровища.

Во время прогулок его наполняла огромная нежность. Он был настроен, как отдохнувшая струна, которой почти не нужна человеческая рука. Чтобы она зазвучала, довольно дуновения ветра, солнечного луча. Первозданность окружала его мерцающим сиянием, видимым даже притупленному взгляду.

Герхард свернул на пустынную улицу Шапталь. Слева по обе стороны тупика пестрели афиши. Тупик упирался в крошечный театрик, помимо танцзалов и других увеселительных заведений сообщавший склону своеобразие. Сейчас Шапталь словно вымерла, но с наступлением ночи засверкает сказочным светом.

Герхард помнил эту сцену, она входила в число особых мест, непременно посещаемых иностранцами. Ее было необходимо увидеть наряду с катакомбами, моргом на острове и огромным кладбищем Пер-Лашез. Тут тоже становилось жутковато; ставили только страшные пьесы. Они ответвились от стилистики старинного вертепного театра, преобразившись в леденящие душу, по-марионеточному нескладные сюжеты. Как правило, первый визит не побуждал к повторным, однако театр сумел из местных низов создать публику, отвечающую его специфике: мужчины с сильными подбородками и выбритыми затылками и сопровождающие их ярко накрашенные девицы. Встречались и чудаки: дряхлое старичье, иностранцы, отмеченные шрамами пуританского воспитания, и подростки, полные жадной беспримесной бдительности. Лук вибрировал, его пока не опробовали. Впрочем, возможно, он провис – от власти, богатства или распутной жизни; в напряжении его держала только острейшая, щекотная заманчивость, после трех ударов режиссера объединявшаяся с увлекательностью, какую порождает неприкрытая жестокость. А вдобавок святотатство, ведь театр разместился в капелле давно упраздненного монастыря и особенности постройки почти не изменились. Вы будто находились на хорах во время черной мессы, которую служат нечестивые монахи.

Герхард остановился у входа и принялся изучать афиши.

НОВАЯ СИНЯЯ БОРОДА

РЕАЛИСТИЧЕСКАЯ ПЬЕСА

ЛЕОНА ГРАНДЬЕ

В ТРЕХ АКТАХ

Далее следовали действующие лица и имена исполнителей. Буквы, похоже, вывели кисточкой, с них стекали красные капли. Наверху бородатый мужчина с ножом в зубах он выпрыгивал из окна.

Тема была актуальная. Газеты изобиловали сообщениями о злодеяниях убийцы, уже несколько месяцев лютовавшего в Лондоне. Создавалось впечатление, будто он выбирал жертв исключительно среди женщин, да и среди них только девиц легкого поведения, актрис из пригородов, балаганных певичек – короче, представительниц околокриминальных кругов. Это отдавало мерзостью, словно хищная рыба проникла в сточные воды; с каждым убийством напряжение росло, распространяясь на все европейские города. В чудище, судя по всему, сочетались непомерная дерзость и осторожность зверя – его еще никто не видел.

Не существует безвкусия или кошмара, не влекущих человека или даже не склоняющих его к подражанию, так и здесь. Все крупные города населяют души, падкие на славу, окружающую уголовный мир. Неудивительно, что театр, на сцене которого не ставили ни одной пьесы, где бы не показывали кровь, подхватил сенсацию. Герхард быстро прошел мимо. Место не для него.

2

До улицы Пигаль оставалось всего несколько шагов. По ней Герхард дошел до одноименной площади. Прорезающий ее широкий бульвар оказался оживленнее; по нему не спеша катили два ряда экипажей. Ехали они то шагом, то, когда кучера кнутом охаживали лошадей по бокам, рысью. В глубине, откинувшись, сидели мужчины в высоких шляпах, в приятной задумчивости предвкушающие обед, а также супружеские пары и дамы, затенявшие лицо парасолем.

Столики перед кафе были заполнены. Официанты в белых куртках деловито спешили из дверей, несли стаканы с разноцветными напитками, подле которых ставили большие графины воды со льдом. Посетители, по временам кивая знакомым, беседовали,