Второстепенный мастер - Эл Моргот

— Это не может быть он, тот жил больше века назад!

— Я слышал, этот человек открыл полезные свойства корня юйжэнь! Я сам такой никогда не видел, но он исцелил императора Лэй Ина! (Громогласный Орел)

— Какая разница, что сделал лекарь Шен-нон? Сейчас речь вообще не про него, чего раскудахтались!

Шеннон вновь поднес ковш к губам и допил воду, хитро поглядывая на разговорившихся деревенских жителей. А Хан Лай застыл, предполагая и одновременно не веря в возможность того, что они говорят именно о том человеке, что сидит сейчас перед ними. Божественный лекарь упал с небес, чтобы спасти деревню Деу?

Пока Шеннон пил, а Хан Лай раздумывал, селяне отвлеклись на другие темы для разговора, и постепенно одна стала звучать громче и беспокойнее всех: маленькая девочка с бусиками трагическим тоном говорила, что домовой дух в их доме совсем плох и даже не выпил сахарной водички поутру.

Казалось, взрослые сейчас отмахнутся от этих фантазий. Во всяком случае, Шеннон привык к такой реакции. Однако дед Боу обеспокоенно спросил:

— Ты точно налила ему свежей воды?

Девочка уставилась на него таким уязвленно-возмущенным взглядом, что устный ответ не потребовался.

— Может, ему надоела сахарная вода? — предположила бабулька Гун. — Зайди ко мне попозже, у меня сохранилось немного меда, дадим ему на пробу.

— Спасибо, бабушка Гун! — обрадовалась девчонка.

— А я… — наконец отмер Хан Лай и обратился к собравшимся. — Я к вам с хорошей новостью: в лесу я нашел родник! Вот вода из него, — он снял мех с плеча. — Очень вкусная и чистая!

Жители уставились на него потрясенно, затем несмело заулыбались, потом стали переглядываться, расширяя улыбки друг друга собственной зеркальной реакцией, и, наконец, самые молодые из них запрыгали от восторга. Девочка, беспокоящаяся за домового, открутила пробку меха и плеснула воды в ковш. Мех был тяжелый, и она распыхтелась от старания, вызвав легкую улыбку наблюдающего за ней Шеннона.

— Вот, дедушка Боу, попробуй первым!

Дед принял ковш из ее рук, принюхался неторопливо, заставляя своей медлительностью остальных застыть в нетерпеливом ожидании, поднес ковш ко рту и смочил губы. Облизал, причмокивая, замер. И все замерли, затаив дыхание в ожидании его вердикта.

— Вкусно, — наконец, коротко констатировал он.

Собравшиеся у колодца разразились восторгами.

— Странный Хан Лай, как же ты нашел родник? — поинтересовалась бабулька Ци. — Ты хоть понимаешь, что принес спасение для нашей деревни⁈ Ведро уже черпало дно колодца, каждый раз зачерпывая с водой песок! Хоть мы и убеждали всех, что это нормально и все наладится, стоит пойти дождям, сами не были уверены в своих словах! Ты просто спас всех!

— Полно, полно, — засмущался молодой человек, — это вышло случайно. Я всего лишь гулял по лесу.

Он искоса глянул на Шеннона, но тот продолжал молчать, наблюдая с легкой улыбкой.

Вскоре часть жителей снарядилась идти к роднику, чтобы набрать побольше воды и оценить его потенциал. Хан Лай, естественно, возглавил ход, показывая дорогу. Он с беспокойством глянул на Шеннона, гадая, что предпримет бродячий бог, но тот лишь улыбался, глядя ему вслед.

В какой-то момент, когда они уже вошли в бамбуковый лес, Шеннон неуловимым движением оказался рядом и шепнул:

— Здорово, да? Когда они так радуются. Чувствовать себя героем.

Хан Лай покосился на него.

— Не я, так кто-нибудь другой нашел бы родник. Ничего героического в моем поступке нет. Но вы правы: видеть, как они радуются, приятно.

— Отчего же нет? Думаешь, каждый на твоем месте поступил бы так же?

Хан Лай искренне задумался:

— А как еще можно поступить?

— Как? Ну, к примеру, объявить родник своей собственностью и выдавать воду за плату. Или же вообще никому про него не сказать, оградить и наслаждаться в одиночестве. Это так, навскидку.

Нахмурившись, Хан Лай мельком глянул на него и вновь перевел взгляд вперед, определяя направление между стеблями бамбука.

— Не хочу жить в таком мире.

— Ты бы всех убил? Если б они поступали неправильно.

— Что? — пораженно переспросил Хан Лай. — Кто я такой, чтобы судить?

Они, наконец, дошли до родника.

Деревенские выстроились в очередь, стали деловито переговариваться, как оборудовать родник, чтобы вода набиралась быстрее и удобнее, кто-то прикидывал, не вырыть ли рядом колодец, но на него шикнули, сказав, что родник послан богами и нельзя наглеть.

Шеннон стоял рядом с Хан Лаем, чуть в стороне ото всех.

— В самом деле, кто ты? — спокойно спросил он.

Молодой человек молчал с минуту, глядя на своих соседей и пытаясь осмыслить вопрос. Затем обернулся и внимательно посмотрел на Шеннона.

— Что вы имеете в виду?

Тот рассматривал его с легкой улыбкой.

— Думаешь, каким они тебя видят?

Хан Лай посмотрел вниз на свои ноги, окинул взглядом одежду, развел в стороны руки.

— Обычным? — предположил он.

Неожиданно его простая одежда показалась ему не по размеру. Руки стали неестественно, нечеловечески тонкими, словно у трупа, высохшего годы назад.

Ему бы запаниковать, но вместо этого он ощутил странное опустошение. Он поднял взгляд на деревенских жителей. Те по-прежнему толпились у родника.

— Они меня видят? — уточнил Хан Лай.

— Всегда видели.

— Таким?

— Да, таким. Удивительное дело, да?

— Тогда почему они не боятся?

— Я тоже сперва удивился.

Когда Шеннон открыл глаза после падения, его встретило странное существо, подавившееся травинкой. Это был явно йями, но он вел себя, как обычный человек. Йями существуют вместе со своей ненавистью, взращены ею и за ее счет живут свою никчемную вечность. Это же существо… ненависти от него не ощущалось, и можно было бы решить, что это некий неизвестный дух, но Шеннон различал такие вещи и видел, что когда-то существо было человеком.

Пообщавшись с ним, Шеннон понял, что йями не просто ведет себя, как человек, он верит, что он человек.

— Как же зовут тебя, бравый бамбуковый собиратель?

— Я — Хан Лай.

— А я Ларт… Нет, погоди, откуда в моей голове это имя… Я — Шеннон.

Снова вспомнился тот разговор и то всплывшее в памяти имя. Имя «Шеннон» никогда не было его родным, его некогда дали люди, как и другие имена, из других времен… «Ларт» звучало как капля росы, скользнувшая по листу, как солнце, пойманное в эту росинку и, опускаясь на язык, дарящее одновременно и