"Расследования Екатерины Петровской и Ко". Компиляция. Книги 31-50 - Татьяна Юрьевна Степанова

– Разбудите его, – попросила Катя.

Макар схватил Лишаева за свитер от Версаче, рванул.

– Давай просыпайся!

Лишаев замычал, по-детски зачмокал губами.

– Просыпайся! Ну!

– Что? Ты это… ты кто?

– Конь в пальто. Открой глаза, Филин.

– Ярослав Александрович, – Катя наклонилась к сонному Лишаеву, – вы сказали, что подозревали Ларису Суслову в отравлении Псалтырникова. Почему?

– Что? Ларка… гадина хитрая…

– У вас была причина ее подозревать?

Филин Ярославич открыл глаза. Моргнул.

– Причина… сто пудов…

– Какая?

– Я ж юрист… не идиот…

– Вы опытный юрист. Так какая причина? Почему вы думали, что это она отравительница?

– Потому что его вырвало при мне.

– Да, его вырвало, и что?

– А то, – Филин уставился на них, моргая. – Он же проблевался… яд из него наверняка вышел, если что и было уже. А она… Ларка… она добавила ему.

– Как понять «добавила»?

– Она ж его вроде как марганцовкой напоила! Развела в стакане и дала. На моих глазах. Полный стакан. Это было последнее, что он пил. Самое последнее перед смертью.

Глава 45

«Буря воет, вдруг он внемлет: кто-то там в окно стучит…»

10 февраля 1861 г. 4.15 утра

Конюшня гостиницы-трактира Ионы Крауха

Руки-ноги Клавдия Мамонтова закоченели от долгого бдения. Ногами нельзя было топать, потому что проклятый снег скрипел. Руки в рукавицах он сунул под мышки – а то в случае чего и пистолет не удержишь. Александр Пушкин-младший переносил и холод, и мрак, и неизвестность по-военному стоически. Вглядывался во тьму словно с Севастопольской батареи, прислонившись плечом к обледенелой стене старой конюшни.

Большую часть ночи городок Бронницы шумел. Страшился громкого стука в ворота и двери, вопрошал изумленно, выглядывал из окон, прятался по закоулкам и сусекам, соображал туго, хотел спать, спать… А ему не давали. Солдаты пожарной команды выложились до конца и сделали, что смогли. Суета сует… думал меланхолично Клавдий Мамонтов, снова глядя в темные небеса. Наверное, все напрасно. Эта наша ночная засада ни к чему. Черт побери, ну почему нам так не везет?!

Дважды за ночь они подкрадывались к дверям конюшни – проверяли, на месте ли их приманка. Конюх Кузьма спал как младенец в тепле под попоной. Храпел! И Клавдий Мамонтов ненавидел его за это и завидовал ему.

Еще и петухи первые не пропели по дворам, а суматоха улеглась. Выдохлась, как пузырьки в бокале шампанского. Городок устал. Солдаты пожарной команды «убыли» в свой пожарный сарай. Стало тихо-тихо… И только снег серебрился в свете луны.

– Никто не придет, – шепнул Мамонтов, – Саша, а я себе щеки, кажется, отморозил.

– Слыхал я в Петербурге, что в моду в следующем сезоне вновь вернутся бакенбарды, – светски сообщил шепотом Пушкин-младший. – Вот потеха. Кабы отрастить нам с тобой еще бороды, душа моя, Мамонт…

Он внезапно умолк, вглядываясь во тьму. И мгновенно достал свой «кольт» из-за отворота накидки.

Клавдий Мамонтов глянул тоже, но ничего не увидел. Двери конюшни… Внезапно мимо дверей проскользнула тень. Он созерцал эту тень всего мгновение – в свете фонаря. И вдруг…

Стук в окно конюшни. Достаточно громкий, чтобы услышали внутри.

– Он здесь. У окна, – одними губами прошептал Пушкин-младший. – Я его не вижу. Слышу. Он не хочет входить… там лошади, они испугаются, заржут, если он – чужак – войдет. Будет шум большой, а он… шума избегает. Он хочет выманить конюха на улицу.

– Схватим его!

– Не сейчас. Нам улики нужны железные, – Пушкин-младший вглядывался во тьму. – А то заявит потом – я мимо проходил.

Стук в окно. Громкий. Потом тишина. Мертвая.

Неизвестно, сколько времени прошло, и вот дверь конюшни заскрипела. И конюх Кузьма, пошатываясь, вывалился наружу – в одной ситцевой рубахе враспояску без тулупа, все еще хмельной. Обалделый со сна. В свете фонаря Мамонтов отчетливо видел его. Конюх огляделся, что-то пробурчал, потом сделал два шага от дверей, повернулся спиной, сунул руку в портки, и через минуту зажурчало… полилось…

И внезапно…

Конюх Кузьма не кончил справлять нужду, а тень из тьмы…

Тень из тьмы метнулась к нему – молнией! И Клавдий Мамонтов увидел в свете фонаря невысокую фигуру – военный, в одном синем гусарском доломане, расшитом шнуром, в сапогах, рейтузах и меховом картузе, что носят отставные вояки зимой.

Незнакомец не издал ни звука и с силой вонзил конюху… Клавдий Мамонтов хрипло заорал, словно это его ударили, и бросился вперед.

Нож под левую лопатку!

– Стоять! Стража, хватай его, окружай! – закричал Пушкин-младший.

Незнакомец увидел их – повернулся и с небывалым проворством бросился наутек.

Клавдий Мамонтов выстрелил.

– Не стреляй! Он нам нужен живой! – Пушкин-младший повернулся к конюху, рухнувшему на пороге. Кровь била фонтаном из-под его левой лопатки, заливая снег и руки Пушкина-младшего, который схватил его, пытаясь помочь, облегчить страдания. Конюх Кузьма хрипел. Его ноги сучили по снегу, тело выгибалось. Агония…

Клавдий Мамонтов в горячке погони провалился в снег и понял, что незнакомца – ловкого и стремительного как ветер – он упустит. И тогда он снова выстрелил в удаляющуюся фигуру. Попал!

Незнакомец вскрикнул и ничком повалился в снег. Всплеснул руками. Дернулся, приподнялся, пытаясь встать. И встал – на четвереньки, мотая головой, опять ткнулся лицом в снег. И снова воспрянул, живучий и яростный, пытаясь уползти… Мамонтов титаническим усилием вырвался из сугроба, нагнал незнакомца, сбил его, распластал на снегу всем своим весом, выкручивая руку так, что хрустнул сустав, и незнакомец выронил нож свой… Застонал от боли…

Мамонтов со всего размаха ударил его кулаком по голове, потом еще раз без пощады в скулу и еще раз.

Ощутил, что кулак весь липкий от крови, что текла из-под мехового картуза.

К руке что-то пристало. Надавливая коленом на поясницу незнакомца в синем гусарском доломане, вминая его в снег, Клавдий Мамонтов поднес свой кулак к глазам и… поначалу не понял, что это… клок волос?

Подбежал Пушкин-младший. Осторожно отстранил Мамонтова, наклонился над распростертым в снегу избитым противником. И повернул его на спину – лицом к луне.

Глава 46

Муж своей жены и квартира с видом

Полицейские, вызванные Клавдием Мамонтовым, на этот раз забрали почти всех. Не только Ларису Суслову, но и Макара, и Катю с Мамонтовым, и не протрезвевшего Лишаева, который громко орал: «Позор полицейскому произволу!» и «Да как вы смеете, вы знаете, кто я такой?!» Его кротко увещевал сам майор Скворцов, потому что показания Лишаева «про марганцовку» были крайне важны сейчас. На шум, поднятый полицией, по лестнице из