"Расследования Екатерины Петровской и Ко". Компиляция. Книги 31-50 - Татьяна Юрьевна Степанова

– Почему? У нее кто-то находился в тот момент?

– Нет. Сказала, прости, Вера, на толчке сидела. Она в выражениях порой не стеснялась.

– Вы общались? Дружили?

– Мы долго не общались с ней. Годы… Мы сначала жили в Выборге, туда муж перевелся по службе, потом в Гатчине много лет. Она жила всегда в Москве. Квартира на нее с неба свалилась царская еще в юности. У нее своя жизнь, у нас своя. И только через много лет она сама позвонила. Вспомнили мы прошлое: я детство, она юность – она же меня на восемь лет старше.

– О причинах самоубийства сына она вам что-то говорила? – спросила Катя осторожно. – Об отношениях с его невестой Ириной Лифарь?

– Особо не распространялась. Как раз в том нашем разговоре пожаловалась – сын сошелся с какой-то лярвой-наркоманкой. Спрашивала у меня – как у «тюремщицы», нельзя ли что-то сделать… ну, припугнуть ее, подставить… наркоманка ведь. Я ей ответила: сын узнает – тебе такое не простит. Они ее оба до белого каления доводили. Она по телефону мне жаловалась, ругалась. Но о прочем молчала.

– А дома вы у нее бывали в Полосатове?

– Пару раз всего, когда она из больницы вернулась после инфаркта.

– А в особняке на Арбате?

– Я там была лишь в детстве и в молодости.

– Вот как, интересно… И про Мегаланию Коралли вы знаете? – осведомился Гектор.

– Про Великую? – Вера Резинова глянула на них. – Сколько лет, как факирша умерла, а тень ее все еще по дому бродит неприкаянная.

– Мегалания Коралли вас тоже воспитала, как и Регину? – поинтересовалась Катя.

– Нет. Не дай бог… – Кубышка-тюремщица Резинова отвела глаза, что-то изменилось в ней, словно воспоминания какие-то нахлынули. – Мать моя ее боялась до смерти. Да и в цирке ее страшились. Не любили, хотя в глаза льстили… Мать меня бы ей насовсем не отдала, но… Я девчонкой у них часто гостила подолгу. В первый раз летом мать в пионерский лагерь меня хотела на три смены сплавить, а там карантин объявили и… Она тогда, помню, позвонила тете Глаше, Регининой матери, а та: привози Верку к нам, мы всей цирковой труппой Великой в Сочи уезжаем на правительственные гастроли на все лето. Прокормим твою Верку на государственных харчах, и на море девчонка заодно покупается. Я приехала к ним на Арбат с чемоданчиком, с косичками… Великая меня тепло приняла. Она была ласковой с детьми. А они из кожи вон лезли, выкаблучивались перед ней, соперничали за ее внимание.

– Кто они?

– Рига… Регина и те другие – мальчишка, внук Великой Стасик, и Мармеладка – ее ассистентка, девушка-ящерица. Так они за ней увивались, так старались все… Я понять не могла – мне всего-то и было ничего, а они старшие… Первый месяц тогда в Сочи нормально прошел, весело даже… А потом они назад в Москву засобирались спешно, вся ее кодла цирковая – ассистенты, костюмерша – мать Мармеладки, тетя Глафира – бухгалтерша ее… Ну и меня с собой забрали.

– А что вдруг так? – Катя слушала внимательно.

– Молодой ухажер Великой с собой внезапно покончил, любовник ее в море утопился. Я подслушала, взрослые в цирке сочинском шептались. И винили ее, старую простите, б…

– Она его довела до самоубийства?

– Довела – не довела, уж не знаю… И вроде как и до этого похожее случалось… темное… странное… Про знаменитую укротительницу львов Бугримову цирковые все вспоминали. Львы ту чуть не загрызли во время представления.

– Конкретнее. Поясните свои слова, – потребовал Гектор.

– А какие мои слова? Детские фантазии глупые. – Вера Резинова пожала широкими плечами. – Скажете тоже еще… Великая на все слухи плевала. И любовника молодого – алконавта не оплакивала. Вечером нарядилась, накрасилась, взяла клетки с воронами, ящерицу-варана дрессированного, села за руль своей черной «Волги» – она до глубокой старости авто водила лихо – и на озеро Рица махнула, на правительственную дачу Суслова, – фокусы свои показывать. Пригласили ее туда приватно, а за ней машина с ее реквизитом ехала, как царский поезд.

– С ассистенткой Мармеладовой Софьей тоже произошел какой-то несчастный случай, как мы слышали, – вмешался Гектор. – Что вам об этом известно?

– Это не при мне было… Только…

– Что? Договаривайте.

– Ее мать-костюмерша тете Глаше истерику устроила: мол, то Регинкина вина, ее злоба. Это она сотворила. А тетя Глаша ей – что ты мелешь, при чем тут моя дочь? Ты спятила, дура? Моя мать при том присутствовала. А рассказала мне лишь много лет спустя.

– И с Ириной Лифарь – невестой сына Гришиной тоже произошла трагедия, – заметила Катя. – Может, по-родственному вам об этом Регина говорила?

– Нет. На похоронах парня скандал вспыхнул несусветный. Хорошо, его погасили быстро, а то такой стыд… срам… Стас сам лично вмешался, утихомирил всех. Конечно… не мог же он допустить, чтобы на похоронах его родного сына…

– Что вы сказали? – Катя напряглась. – Даниил – сын Стаса Четвергова?

– А то чей же? – Вера Резинова глянула на нее из-под тяжелых век. – Я всегда это подозревала. Он ведь изнасиловал ее.

– Изнасиловал?!

Вера Резинова глянула на мужа. Тот внешне казался бесстрастным, лишь что-то мелькнуло на его опухшем лице. Тень удовлетворения, словно от хорошо проделанной женой работы…

– А почему, скажите, Великая оставила Регине свою шикарную квартиру на Арбате, и все барахло, и все цацки? Внуку ведь все должно было достаться по идее, ан нет. Стаську она с глаз долой тогда прогнала. Видеть не хотела после разборок с борделем домашним. Вроде как по пьянке они трахнулись, он Ригу силой взял, когда она упилась… У Великой в доме алкоголь из «Березки» импортный всегда рекой лился, на столах бутылки стояли. Она и сама – уже старуха – злоупотребляла свыше меры. Но никогда не пьянела. А мы… то есть они… я-то, может, всего раза два шампанское и вино по малолетству пробовала, а они старшие… они пили из всех бутылок, включали магнитолу, кассетник, музон врубали… Танцевали, в костюмы разные цирковые переодевались – не поймешь, кто парень, кто девка… Стаська из кожи лез – он по Регине с детства сох… Ну и подкараулил ее, изнасиловал пьяную. А Великая ей квартиру кооперативную отписала как компенсацию за ее девство и как плату за молчание. А то ведь в тюрьму могли отправить внучка-то. В колонию вместо МГИМО… Я слышала – тетя Глафира из себя выходила, грозилась в прокуратуру заявление написать. Она обычно тихая была, забитая, все Великой в рот смотрела, пресмыкалась перед ней. А тогда орать начала, угрожать милицией за дочь, за ее честь девичью.

– Девичья честь, хорошо сказано, – похвалил Гектор. – Ваша старшая сестра Алла ничего нам об этом не рассказала, молчала как партизан.

– Она