Смерть в прямом эфире - Найо Марш

– Позвольте указать вас соавтором.

Но актриса с неожиданной энергией воспротивилась:

– Какие пустяки! Если вам суждено стать драматургом, вы будете брать идеи отовсюду. Один раз ничего не решает. Вспомните Шекспира, – игриво прибавила она. – Вот кто заимствовал целые сюжеты! Ну же, не забивайте себе голову.

Позже Корали сказала ему так же торопливо и нервно:

– Только ни с кем этого не обсуждайте, не то все решат, что одной идеей дело не обошлось. Раздуют из мухи слона… Пожалуйста, обещайте молчать!

Джилл пообещал, вообразив, что предложение поставить знаменитую актрису в соавторы к никому не известному юнцу отдает моветоном. Корали абсолютно права, решил он: зачем ей ассоциироваться с громким провалом? Она еще пожалеет, что вообще согласилась на роль в его пьесе…

Стоя перед театром, Энтони Джилл обдумывал вероятные исходы, один другого хуже. Как поступят зрители, если дебютная пьеса провалится? Немного похлопают, пока не опустится занавес, прикрыв раздосадованных актеров? Насколько жидкими должны быть аплодисменты, чтобы автор не решился показаться на сцене? А ведь после спектакля они собираются на бал изящных искусств в Челси! Только этого недоставало… Готовый отдать все на свете, лишь бы остановить постановку, Энтони Джилл вошел в фойе. В кабинетах горел свет. Джилл в нерешительности остановился у стены с фотографиями. Среди фотопортретов, гораздо меньший, чем у ведущих актеров, висел снимок Дендры Гай, смотревшей прямо ему в глаза. Ее смех заставлял сладко замирать мужские сердца. «Ну что ж, – подумал Энтони Джилл, – значит, я в нее влюблен». Он отвернулся. Из кабинета вышел клерк.

– Мистер Джилл, вам телеграммы!

Энтони взял стопку телеграмм и побрел восвояси. Клерк сказал ему вслед:

– Самой большой удачи вам на сегодня, сэр!

В переулке стояли зрители, ожидавшие, когда откроется вход на галерку и в задние ряды партера.

В полседьмого Корали Бурн набрала номер Кеннинга Камберленда и долго слушала длинные гудки.

Дождавшись ответа, она сказала:

– Это я.

– Господи! Дорогая, я как раз о тебе думал! – Камберленд говорил быстро и слишком громко. – Корал, у меня из головы не идет Бен. Ты не должна была ставить мальчишку в такую ситуацию.

– Кен, мы десять раз это обсуждали. Отчего не отдать эту идею Тони? Бен не узнает. – Подождав, она нервно добавила: – Бен ушел навсегда, Кен. Больше мы его не увидим.

– У меня большие сомнения на сей счет. Как-никак он твой муж.

– Нет, Кен, нет.

– А вдруг он объявится? Это в его характере – выскочить, как черт из табакерки.

– Не объявится.

В трубке послышался смех Камберленда.

«Как мне все это надоело, – вдруг подумала Корали. – Сколько можно терпеть? Я так больше не могу».

– Кен, – начала она, но Камберленд уже повесил трубку.

Без двадцати минут семь Барри Джордж разглядывал себя в зеркале над раковиной.

«Я красивее Кена Камберленда, – думал он. – У меня голова прекрасной формы, и глаза больше, и подбородок мужественнее. Я никогда не срывал спектаклей. Я не пью. И я талантливее». Он чуть повернул голову, скосив глаза, чтобы оценить эффект. «В кульминационной сцене, – подумалось ему, – я звезда, а Кен – второстепенный персонаж. В этом ключе мы репетировали, такова задумка автора. После премьеры обо мне заговорят!»

В памяти всплыли газетные статьи – Барри Джордж так и видел шрифт и абзацные отступы. Длинный абзац про Кеннинга Камберленда – и одна-единственная заключительная фраза: «Не будет ли чересчур обидным добавить, что г-н Камберленд своей виртуозной игрой вел за собой г-на Барри Джорджа, как комнатную собачку на поводке?» И далее: «Нелегко, должно быть, г-ну Барри Джорджу “служить фольгой”, оттеняя блестящую игру г-на Камберленда». И самое оскорбительное: «Барри Джорджу с грехом пополам удавалось отличаться от картонной марионетки – достижение, буквально истощившее его ресурсы».

– Это чудовищно! – громко сказал Барри отражению, глядя на восхитительное пламя негодования в своих глазах. Алкоголь, убеждал он себя, творил с Кеном Камберлендом две метаморфозы. Барри поднял палец (прекрасная, выразительная рука. Рука актера). Первая – алкоголь разрушал артистическую целостность Камберленда. А вторая – наделял его дьявольским коварством. Пьяный Кен Камберленд рвал пьесу в клочья, нарушал равновесие и губил форму, но с шумом и блеском выставлял себя напоказ – бесцеремонность, которую зрители принимали за гениальность.

– Тогда как я, – сказал Барри вслух, – всего лишь отдаю дань уважения автору, играя то, что написано. Пхе!

Вернувшись в спальню, Барри закончил одеваться и водрузил на голову шляпу под правильным углом. Приблизив лицо к зеркалу, актер некоторое время испытующе рассматривал свое отражение.

– Клянусь богом, – произнес он, – старые фокусы Кена уже приелись публике. Сегодня мы сравняем счет! Так назначено судьбой.

Отчасти успокоенный, однако недовольный тем, что коротенький монолог отдавал любительщиной, Барри Джордж взял трость и саквояж, где лежал его костюм для бала изящных искусств, и отправился в театр.

Без десяти семь Г. Дж. Баннингтон пробился к служебному входу сквозь очередь на галерку, то и дело приподнимая шляпу и повторяя: «Премного благодарен» – польщенным дамам, расступавшимся перед ним. Он слышал, как вокруг шепчут его имя. Одолев переулок, Баннингтон поздоровался со швейцаром, прошел под козырек с тусклой лампочкой, перешагнул порог и направился к сцене. Работало только техническое освещение – декорации терялись в сумраке. Из-за кулисы вышел театральный режиссер Боб Рейнольдс.

– Привет, старина, – начал он. – Я поменял гримерки. Твоя теперь третья справа, вещи уже перенесли. Годится?

– Всяко лучше черной дыры размером с ватерклозет, но без удобств, – съязвил Г. Дж. – Полагаю, великий Камберленд остался в звездных покоях?

– Ну, в общем да.

– А кому же выпала честь оказаться рядом с ним, во второй гримерке с газовой горелкой?

– Туда мы определили Барри Джорджа. Ты же знаешь, старина, что он за фрукт.

– Слишком хорошо знаю, старина. Даже публика, похоже, начинает прозревать.

Г. Дж. свернул в коридор с грим-уборными. Рейнольдс вернулся на сцену, где его ждал помощник.

– Какая муха его укусила? – спросил помощник режиссера. – Вдруг захотел гримерку с газовым отоплением!

– Это неудивительно, – саркастично заметил Рейнольдс. – Он ведь начинал карьеру с проверки газовых счетчиков.

Ближе всего к выходу на сцену были «звездные» гримерки, одна напротив другой. Проходя между двух дверей с выцветшими звездами, Г. Дж. не удержался и заглянул внутрь, невольно вдохнув запах жирного грима, пудры, белил и цветов. Газовая горелка уютно пела. Гримерша Корали Бурн развешивала полотенца.

– Добрый вечер, Кэти, сокровище мое, – поздоровался Г. Дж. – Ла белла наша не явилась еще?

– Едет, – отозвалась Кэти.

Напевая прекрасным, едва ли не