Современный зарубежный детектив-14. Книги 1-22 - Себастьян Фитцек

человек, – и Анна выхватила пистолет из кармана и вскинула под углом, целясь в нижнюю часть подбородка, нависшего над ней, и хотя она не могла быть уверена в пылу момента, каким из двух возможных способов стреляла, но поняла, что не ошиблась, когда пуля вошла в дряблую белую кожу под нижней челюстью Бетти. Раздался треск, но не отдельной ломающейся кости, а всех костей разом, – и сам этот звук ударил по ушам ужасной болевой волной. Кто-то кричал, и Анна, честно говоря, не знала кто – Сильвия или она сама. Но, когда она направила пистолет на женщину в дверном проеме и выстрелила еще раз, крик оборвался, и все трое оказались на полу: двое истекали кровью, одна из них лежала неподвижно, а вскоре и вторая перестала шевелиться. Одна Анна оставалась жива и невредима, хотя ее и забрызгало кровью как минимум одной из женщин. Она не сразу собралась с мыслями. Затаив дыхание, она протерла пистолет адвоката простыней с этой ужасной кровати, затем вынула пистолет Бетти из ее правой руки и положила его в свой глубокий карман. Она вложила в руку мертвой женщины пистолет Пикенса и прижала указательный палец Бетти к спусковому крючку, а три остальных – к рукоятке. Картина преступления не вызывала сомнений – убийство, а вслед за ним самоубийство, – если вермонтские судмедэксперты, подобно их клейтонским коллегам, предпочитали думать на лошадей, а не на зебр. Что же касалось пистолета, она надеялась, что адвокат был прав, когда сказал, что отследить его невозможно.

Ее не радовала смерть Сильвии, которая выросла под Вердженсом, шила кричащие лоскутные одеяла и отличалась ужасным вкусом, а ее семья с ней не разговаривала. Сильвия хотела вызвать полицию, что делало ее – по крайней мере, по сравнению с партнершей – голосом относительного здравомыслия. Но и смерть Бетти ее не слишком радовала. Пусть Анна, по общему мнению, и не была хорошим человеком (она это знала и без Артура Пикенса), это еще не значило, что она считала себя плохим человеком. Какой бы упертой мегерой ни была Бетти, Анной двигала не личная обида, не злой умысел и не мстительность, или, во всяком случае, не только они. Она никогда не наносила вреда никому, кто не пытался подчинить ее своей воле, оскорбить, ущемить в правах или оклеветать. Она знала, что мир полон людей, которым, похоже, доставляет удовольствие причинять другим боль, но не могла понять таких людей при всем желании (которого, по правде говоря, у нее не было). Анна знала, что сама она не такая. К тому же она понимала, что таких людей невозможно ни исправить, ни хотя бы переубедить. Зачем изнурять себя, пытаясь изменить чью-то природу? Это невозможно. Если не можешь что-то изменить, разумнее принять это как данность.

Двигаясь из Джорджии по длинной дуге на север, к западу от Вашингтона, Филадельфии, Балтимора и Нью-Йорка, она продумала множество возможных сценариев, но этого, который в итоге развернулся в спальне ее родителей, почему-то не учла. Поначалу она, конечно, надеялась попасть в пустой дом, найти и забрать рукопись и убраться подальше, прежде чем появятся эти женщины, но постепенно пришла к выводу, что, оставив в живых хотя бы одну из них, она только отодвинет до поры до времени неминуемую расплату. Возможно, они и были милейшими дамами на свете, двумя высокоморальными душами, которые искренне желали справедливости для обиженных романистов всего мира, но загадочное послание, полученное в Денвере, со штемпелем Рипли, и отрывки из романа ее брата, со штемпелем Вермонта, отправленные ей и родителям Джейка, стали слишком серьезным вторжением в ее частную жизнь, чтобы остаться без последствий. Случившееся ее не радовало. Отнюдь. Но в конечном счете этот визит должен был стать последним для них обеих.

Лучшим решением своей проблемы она всегда считала то, которое обезопасит ее в максимальной степени, и простое возвращение рукописи не было таким решением. Если бы она вошла в пустой дом и обыскала комнаты в поисках этих поганых страниц (во второй раз в своей жизни!), она бы только насторожила этих женщин, спровоцировав новые домыслы на свой счет и волну еще более агрессивных нападок. Последовали бы полицейские отчеты, журналисты, письма от адвокатов, гораздо более компетентных, чем Артур Пикенс, эсквайр, другими словами, это привело бы к эскалации, а не к прекращению конфликта. До самых последних мгновений, когда она сидела на жестком полу родительской спальни, прижатая спиной к этой чудовищной кровати, а в голову ей смотрел пистолет, второй раз за два дня, она понятия не имела, как много эти женщины на самом деле знают о ней и ее истории. Это только прояснило ситуацию. Это только придало ей решимости.

Теперь обе подруги лежали на полу в нескольких ярдах друг от друга, кровь из дырки в голове Сильвии заливала вязаный коврик в цветочек, кровь из-под челюсти Бетти заполнила щель между двумя широкими кленовыми досками. Анна не ожидала от себя такой меткости; она никогда не увлекалась стрельбой, хотя выросла среди оружия, как и большинство жителей сельского Вермонта. Но эти женщины стояли достаточно близко, и из них троих только Анна знала, где у нее лежит пистолет и когда именно она его достанет. Очевидно, что назвать Патрика Бессетта насильником было легким и надежным способом вывести его сестру из себя. Когда это случилось в первый раз, Анна не ожидала такой реакции. Во второй раз это уже не было неожиданностью. Она сделала это намеренно и воспользовалась возможностью.

Любой, кто теперь их обнаружит, увидит двух женщин в момент печального и гротескного насилия. Какая жестокость! Какая неожиданность! Но, с другой стороны, как она сама узнала буквально от сотен переживших самоубийство близких во время своего книжного тура и от многих других, писавших письма автору «Послесловия», это всегда вызывает шок. Даже когда люди знали или боялись, что это может случиться, даже когда кто-то все время думал об этом, даже когда кто-то все уже спланировал, даже когда заявлял о своих намерениях, даже когда уже были попытки. Это всегда открывало новый слой ужаса.

Анна в последний раз оглядела комнату. Она осознала странную истину: несмотря на тела двух мертвых женщин на полу, веревочная кровать по-прежнему внушала ей – и всегда будет внушать – наибольший ужас. Затем она быстро прошлась по комнатам второго этажа, в очередной раз высматривая роман Эвана, будто оказавшись в персональном фильме ужасов, крутящемся на повторе. В комнате напротив, той, что принадлежала ее брату, котяра с лестничной площадки развалился на кровати поверх одного из лоскутных