"Расследования Екатерины Петровской и Ко". Компиляция. Книги 31-50 - Татьяна Юрьевна Степанова

Она наклонилась к Зарецкому, словно хотела уловить его слова, если он прошепчет имя убийцы…

– Нет. Я ничего такого не помню. – Тромбонист резко отвел руки от лица и сложил их в буддийском жесте – ладонь к ладони. – В памяти – пламя и как я поспешил со своим протезом к колодцу, и как провалился в сруб. Бревном меня по голове стукнуло и… Тьма. Я в срубе в воде долго пробыл, как мне дядька полицейский сказал – до самого утра. Но я и этого не помню – из-за отключки! Когда очнулся, начал звать на помощь.

– Удивительный ты феномен, Женечка. – Гектор выглядел явно разочарованным.

– Может, и феномен. Мне сейчас говорят – тебя молнией чуть не убило. А я не помню – только то, как я вышел под дождем поправить дворники в машине и раскрыл зонт, – ответил Зарецкий. – Я не помню, как мне, маленькому, миной ногу оторвало. И что со мной потом было – где меня лечили террористы-боевики, помню лишь их аул горный и как я там ползал на карачках, бегал на четвереньках, словно пес, потому что ни протеза, ни костылей тогда у меня не имелось. Отлично помню, как мучился от боли месяцами в том ауле из-за содранной кожи на обрубке. – Он погладил ладонью покалеченную культю. – Сдирал кожу до мяса о камни… Позже, когда подростком жил у приемных родителей в Люберцах, наткнулся случайно в художественном альбоме на картину «Аполлон сдирает кожу с флейтиста Марсия». Картина стала для меня наваждением, Марсий тоже музыкант, он флейтист, а я трубач и тромбонист… И с меня кожа клочьями сходила… Болью… Я зубами скрипел, терпел…

Гектор молчал. Потрясенная Катя тоже. Слишком много всего для одной жизни… одной судьбы. Для одного человека, которому нет еще и тридцати.

– Ладно, давай с другого конца, – произнес Гектор после долгой паузы. – О том, что в памяти у тебя о Чурилове сохранилось, и о людях, с которыми ты тогда общался. Расскажи нам про сестер.

– Про сирен? – Тромбонист Зарецкий поднял голову. – Они пели сладко, как сирены, их хотелось слушать и слушать. Особенно Аглаю. Она обладала истинным талантом – я сейчас оцениваю как профессиональный музыкант. Полина никакого таланта не имела. Лишь видимость. Что-то она пыталась имитировать. И внешне была эффектна, сексапильна, пользовалась своей привлекательностью. Вокруг нее всегда вертелись парни и взрослые мужики. Я с Аглаей дружил. Она меня приняла, покровительствовала мне, потому что я играл на фортепиано. А она на гитаре. Нас музыка сблизила. Фортепиано было в доме, где я жил.

– У Родиона Пяткина, дальнего родственника? Твоя же настоящая фамилия Пяткин? Зарецкий, я так понял, фамилия твоих вторых приемных родителей?

Зарецкий равнодушно кивнул и усмехнулся:

– Пяткин для меня, безногого, слишком стебно, правда? Как пародия. А Родион Юрьевич мой троюродный дядя по матери, его нашли органы соцзащиты, когда я в детдоме оказался. Но он меня много лет игнорировал. Никогда не навещал. А в тот год я ему срочно понадобился – он пиариться на мне затеял. – Зарецкий скривился. – Ради депутатского кресла он решил меня – сироту-калеку – призреть. Тогда в Чурилове он представлял меня как приемного сына, хотя я просто жил у него тем летом с согласия детдома, чтобы привыкнуть нам друг к другу. С Аглаей и Полиной он меня познакомил. Приглашал Аглаю ко мне в их дом, чтобы музицировать вместе. Я уже говорил вам, что в музыкальной школе учился, у наших детдомовских шефов. Я на фортепиано играл, Аглая на гитаре, она песни сочиняла и мне их первому пела. Пяткин и Полину зазывал, но только когда жена его дома отсутствовала.

– Зачем Пяткин ее приглашал? – спросила Катя.

– Вроде как с сестрой – ко мне в гости. Социализация несчастного сироты. – Зарецкий снова мрачно усмехнулся. – Они детей своих отправили в международный языковой лагерь в Испанию, сразу как я к ним переехал, чтобы они со мной не контактировали, не травмировались психологически. Его жена утром уезжала в свой банк, сам он тоже по каким-то своим делам. Аглая являлась с гитарой. И Полина приходила… и моментально возвращался Родион Юрьевич. Они поднимались с Полиной в спальню. Она была его любовницей. Мне Аглая все про них выложила – якобы Полина с ним жила ради того, чтобы он ей подготовку к конкурсу на музыкальном телешоу оплачивал и будущую жизнь в Москве, если в шоу ее возьмут.

– Вы за ними с Аглаей в спальне не подглядывали? – осведомился Гектор. – Только честно?

– Нет. Вы что? – Тромбонист Зарецкий вспыхнул. – Мы с Аглаей музицировали и разговаривали обо всем. Меня тогда Полина вообще не интересовала. Она такая взрослая. И ей далеко было до Аглаи. У той редкий талант, голос, песенный дар… да со временем она бы лучше сестры стала и внешне. Особая красота, не такая пошлая и общедоступная, как у Полины, – губки бантиком, волосы крашеные, желтые, как подсолнух. И дома мы нечасто тусили, лето же на дворе. Арт-фестиваль в самом разгаре. Какие группы музыкальные там пели! Модняк. Мы с Аглаей ездили на автобусе на Змеиный луг, иногда на велосипеде ее, она меня возила на багажнике. А Полина занималась только собой, своим конкурсом на шоу и поклонниками. Она была очень эгоистична. И не отличалась разборчивостью и добротой. На фестивале она тоже постоянно тусила. Но у них компания была уже взрослая – много приезжих.

– В тот вечер вы ведь тоже с Аглаей собирались на фестиваль слушать какую-то рок-группу, как нам рассказали в Чурилове, – продолжал Гектор. – Непонятно мне – зачем ты в Пузановке-то оказался? Приехал на автобусе?

– От Пузановки до Змеиного луга пешком можно дойти, даже мне нетрудно с протезом. Меня Аглая позвала, мы накануне пересекались с ней. Самые крутые рокеры с восьми-девяти вечера начинали выступать, раньше только разогрев, новички. Арт-фестиваль ночной жизнью жил. Автобус же поздно вечером ходил с большими опозданиями.

– А Пяткин не ругал тебя за то, что ты где-то пропадаешь? Все же девочки старше тебя были, а ты, мальчишка еще, зелен виноград для ночных гулянок.

– Ему было на меня наплевать. Где я, что я. Кстати, он праймериз проиграл тогда. И сдал меня назад в детдом – я ему сразу не нужен стал. Мне плел – мол, не обижайся, не подошли мы, не притерлись друг к другу. Его жена против меня восстала – считала, что я после падения в колодец шизой стал в дополнение к моему уродству безногому. – Тромбонист