Кабул – Нью-Йорк - Виталий Леонидович Волков

Об этом стоит поинтересоваться у Моисея.

— Ты хочешь сразу увидеть мир глазами Бога, молодой устат? Не спешишь ли? Подобие нуждается в восстановлении. Порой для восстановления подобия Бог требует убрать с тела земли целый народ, а не его тирана! — лицо старика озарилось, словно его осветило солнце, так что Логинов даже бросил удивленный взгляд на окно. Но за ним — сумеречная осень. Пятое время года.

— Разве не признается Всесильный в ошибке своего замысла, убирая с тела земли меня, а не тирана? Если я был рожден, то был рожден для чего-то, так ведь? Не слишком суров ли выходит ваш Бог Израиля? — когда Логинов выговорил эти грузные слова, ему пришло в голову, что он уже когда-то раньше познакомился с Моисеем, только в ином обличии. Но что за обличие имел предтеча нынешнего Пустынника, он вспомнить не смог.

— Это ты для него слишком велик, чтобы он считал тобой то, что ты есть! Беда в том, что то, что ты есть, не видит подобия и не знает о тебе. Но только ты можешь убить твоего тирана, а не то, что ты есть.

Чай у Моисея был хорош, крепок. Логинов подумал, что все-таки ходит к нему ради чая. Иначе трудно понять, зачем. Вот ведь, казалось, уже возникла большая ясность, и сразу же рухнула пирамидой из цветных кубиков. «То, что я есть…» Можно было бы на последние слова наплевать, если бы не муха. Бесполезная, случайная, не ведающая, что она и есть самое сильное подтверждение космической теории Моисея Пустынника. Но, может быть, и в фасеточном глазе старика он сам, Логинов Владимир — такое же подтверждение? И путь, кажущийся самому Логинову Владимиру хоть подчиненным логике и воле, но оттого не менее случайным, стоит лишь заглянуть на год вперед (а то даже более случайным от следования логике и воле — как бы мог сказать старик, логике слепого), видится иудею не распутанным, нет, а угаданным в целости, раскрытым и увиденным в ясности благодаря ключу, схеме подобия, специфически «логиновского» подобия!

Логинов поежился. Не хотелось быть мухой, угаданной кем бы то ни было. Ему захотелось поскорее покинуть старика, вернуться в дом, где он сможет выпить одиночества ради возвращения простоты. Хотя бы той кажущейся простоты, до которой он дорос и дозрел. Не домой, но хоть в дом. Потому что ему в тот период жизни казалось ясным: домой, раз уйдя в путь к «тому, кто я есть», уже не вернуться никогда.

Моисей не стал удерживать путника.

Логинов отправился в Кельн пешком. Идти предстояло долго, по пути то и дело приходилось оборачиваться, чтобы не пасть жертвой велосипедистов. Но путешествие оправдало не только себя, но и предшествовавший ему день. Возникла если не ясность, то прояснение. Завтра он выпустит передачу о покушении, но в ней не будет чрезмерной журналистской настырности и обличительного заряда. Он спокойно изложит версии… А, придя глубоко за полночь домой, он сел за стол и сделал в дневнике запись, которую любопытствующий читатель найдет в приложении к этой части книги. Писание не отняло у него много времени. Перед тем как сесть за стол, он тщательно выбрился, вопреки укоренившейся с молодости привычке если и делать это, то исключительно по утрам.

Приложение. Текст логинова 25–27 ноября 2002-го

По поводу мухи, которую в назидание молодому освободителю туркменского народа Владимиру Логинову поймал старый мудрый еврей.

Я сперва представляю такой мухой себя. Себя — мухоподобным. Я только думаю, что знаю, куда полечу. В третьем измерении. Петляю в нем, потому что в стремлении к цели мне мешают миллионы случайностей. Но еврейский Бог четырехмерным глазом видит меня на трехмерной плоской ладони, прихватывает двумя пальцами за крылышки и переносит на иную линию судьбы, сохраняя рисунок ее кристалла, видимый ему. Но мне бросок в иное кажется порывом ветра. И где моя свобода? И стоит теперь возмущаться, ползти назад, в «допереносье», и снова к избранной мною цели? Или посмотреть на старую цель с новой точки обзора? Или выбрать новую цель, признав в произошедшем вспомоществование, а свободу закрепить в потребности двигаться так, чтобы меньше и меньше зависеть от случайностей? То есть в обладании четырехмерным глазом старого еврея по имени Моисей.

Только по силам ли мухе увидеть изнутри себя свой полет в четырехмерной развертке? Заложен ли в ней для такого биологический механизм? Хотя я забыл: ведь она сейчас и есть я!

Но теперь муха — не я. Я журналист. Наблюдатель. А муха — это афганец. И еще есть четырехмерный бог. Петляния бойкого насекомого совсем уж непонятны мне, но многопалый американский бог, в убеждении, что он четырехмерен по сравнению с ней, ловит ее огромной ладонью и… И выпускает из пространства трех несвобод на его четырехмерную волю! А по мнению наблюдателя Логинова, наоборот, засаживает ее меж плотно пригнанными стеклами, в плоскость. А по мнению мухи? Есть ли для нее разница? Если ее глаз двумерен, то нет. А если трех? Или, того хуже, четырех? Если муха-афганец умеет слушать полет мухи так же, как умеет старик-иудей? Если его глаз различает свободу шире, чем его освободитель, американский бог? Твой бывший бог, Володя Логинов… Твой до «переносья». Как найти критерий выбора Володе Логинову? Где в этой теории относительности постоянная, обязательная для любой настоящей теории? Володя Логинов отвечает просто, поскольку видел тех самых афганцев, которым свободу понесли тогдашние гомо-советикусы. Володя отвечает: просто нужно точно знать, как и зачем живет душман! Настолько точно знать, чтобы видеть, отчего этому извоевавшемуся, недоедающему душману его мир, его война, дороже благополучия под дулами иностранцев.

Старик-еврей сказал мне сегодня: свобода в отличие от ясности дана одному творцу. Поэтому ребенок ищет свободы. А старик — покоя. В покое выпрямляются складки памяти. Те складки, которые образуются от укладывания четырехмерного в трехмерное.

Можно ли допустить, что старик-иудей углядел мысль про молодых американцев, которые ищут простой свободы, и старых афганцев, которые нечто важное несут в себе о покое? Или все выводы старика-еврея исходят из подобия, увиденного в истории его народа?

А еще Володя Логинов думает, что если говорить о таком зрении, которое яснозрение, то американцам, пришедшим в Афганистан, там свободы не нужно. У себя, в своем доме, пока нужно, а там — все равно, в общем-то. Больше все равно, чем шурави. Конечно, есть там правозащитники, есть люди доброй воли… Но не они уже задают формулу подобия! Вот! А кто? Кто в