Губернское зарево - Евгений Евгеньевич Сухов

– Нет, но я собираюсь его приобрести в самом скором времени, – заверил его Григорий Наумович. – Когда мои торговые обороты достигнут хотя бы таких размеров, чтобы то, чем я занимаюсь, можно было бы назвать словом «торговля»…

Шац покачал головой и сделал горестные глаза. В них засветилась столь великая скорбь и столь безграничная тоска, что Воловцов даже усовестился задать вопрос, чем же все-таки он торгует. Зато не постеснялся задать такой вопрос титулярный советник Песков. Он сделал строгое лицо и, придав голосу официальные нотки, спросил:

– И все же, в чем заключается предмет вашей торговли?

– Я хожу по разным домам и предлагаю продать мне всякие ненужные хозяевам вещи. – Скорбь в глазах Григория Наумовича многократно усилилась, преобретая мировой масштаб. – Знаете, в городе так много пожилых людей, которые и готовы что-нибудь продать, да не знают, как это сделать, или им просто неловко выйти с ненужной вещью на базар, – а вдруг-де их кто увидит за таким стыдным, по их разумению, занятием? Пенсионы-то в государстве нашем не велики, а кушать хочется всем, даже старикам. И тут я: «не желаете ли что-либо продать»? И не надо идти на базар, стоять там под открытым небом, под ветром и дождем, и опасаться, что их кто-нибудь увидит и, возможно, осудит. Это за них сделаю я. Услуга, так сказать, на дому…

– То есть вы ходите по домам, скупаете ненужные хозяевам вещи, а потом продаете их на базаре, только дороже того, сколько заплатили сами? – понял суть гешефта господина Шаца Песков.

– Именно так, молодой человек, вы поразительно сообразительны, – одобрительно посмотрел на него Григорий Наумович. – Поскольку я прихожу в дом и оказываю услугу, за нее надо немножко заплатить. Поэтому за вещь, приобретаемую мной у какой-нибудь старушки, я даю немного меньше, чем выручу за нее на базаре. Разница стоимости этой вещи и есть, так сказать, мой процент. Ну, это как комиссионная лавка, понимаете? – обратился Шац уже к Воловцову. – Только не вы идете в эту лавку, а сама лавка, в моем лице, идет к вам…

– Знаете что? – произнес Иван Федорович, глядя прямо в выпуклые глаза Григория Наумовича.

– Что? – еще более выкатил глаза Шац.

– Я думаю… Нет, я уверен, – поправился Воловцов, – что ваша жена Кайла Абрамовна в корне не права. Вы вполне правильный еврей…

– О, благодарю вас, господин… э-э… – Шац вопросительно посмотрел на судебного следователя.

– Воловцов, – подсказал Иван Федорович.

– Благодарю вас, господин Воловцов, – улыбнулся Григорий Наумович, поскольку сказанное Иваном Федоровичем для него явилось несомненным комплиментом. – Вы меня утешили. А то, знаете ли, я и сам начал подумывать, что я какой-то неполноценный…

Теперь все стало ясно. Определившись с родом занятий свидетеля, следователи приступили к допросу. Схема была простой: Воловцов спрашивал, а Песков вел протокол и время от времени также задавал интересующие его вопросы.

– Нас, Григорий Наумович, интересует вчерашний день, – начал основную часть допроса Иван Федорович. – Давайте с самого начала вчерашнего дня: в котором часу вы проснулись?

– Точно сказать не могу, но, наверное, чуточку уже в седьмом часу, господин Воловцов, – немного подумав, ответил Григорий Наумович.

– Вы всегда просыпаетесь в это время?

– Нет, не всегда. Обычно я просыпаюсь много позже, где-то в районе девяти часов.

– А почему вчера проснулись так рано?

– Потому, что меня разбудил шум, – с легким возмущением произнес Григорий Наумович. – Причем он доносился из покоев хозяйки, чего никогда еще не случалось. Признаюсь, я был крайне удивлен, поскольку Марья Степановна была женщиной тихой, не скандальной, и не повышала голоса, даже если я задерживал плату за комнату. Она умеет, – Шац посмотрел на Воловцова, опять сделал скорбное лицо и поправился: – Умела сказать все, что о вас думает, не повышая голоса, но это говорилось таким тоном, господа, что у вас не оставалось никакого сомнения, если она сказала, что погонит, то можете не сомневаться: погонит непременно…

– Что, жесткая была старушка? – спросил Песков, скорее, ради интереса и дополнения образа покойной Кокошиной.

– Знаете, – перевел свой взгляд на титулярного советника Шац, – я тоже был бы жесткий, если бы мне не отдавали причитающихся мне денег. Законно причитающихся, конечно, – добавил он.

– А что это был за шум, от которого вы столь рано проснулись? – продолжал судебный следователь по наиважнейшим делам.

– Ну, вначале было ощущение, что кто-то прямо-таки ломает входную дверь Марьи Степановны, – ответил Григорий Наумович. – А потом, чуть позже, послышался шум разбитого стекла…

– И вы не вышли в коридор поинтересоваться, что происходит? – спросил Песков.

– Молодой человек, – покачал головой Шац и посмотрел на следователя, как смотрят взрослые на малых детей. – Кто я такой, чтобы интересоваться тем, что происходит в квартирах посторонних людей? Еврей, который оставил семью, потому что ему нечем было ее кормить? Торговец подержанными вещами без патента на торговлю? Да и зачем мне это, лезть не в свое дело? – Григорий Наумович перевел взгляд на Ивана Федоровича: – Вот вы, представители закона, пришли ко мне узнать, не знаю ли я чего об убийстве хозяйки. А сами…

– Стоп! – перебил его Воловцов. – Вы сказали – убийство?

– Ну да, убийство, – ответил Григорий Наумович с некоторым удивлением.

– Вы знаете или предполагаете, что Кокошину убили?

– Конечно, я не видел, как нашу хозяйку убивали и кто именно убивал, поскольку крепко спал. – Шац пожевал губами и чуть подумал, прежде чем добавить: – Но я определенно знаю, что ее убили. Не предполагаю, господа, заметьте, а знаю…

– Поясните, – потребовал Воловцов, переглянувшись с Песковым.

– Надеюсь, вы сами не думаете, что это несчастный случай? Или, чего не может быть совершенно, акт самоубиения? А если так думаете, тогда вы просто не знаете нашей хозяйки, госпожи Кокошиной, – поочередно глянул сначала на Воловцова, а затем на Пескова Григорий Наумович. – Госпожа Кокошина являлась женщиной крайне педантической. А что это значит, господа? – спросил Щац. И сам же ответил на свой вопрос: – А сие значит, милостивые государи, что несчастный случай совершенно исключен. Нужны просто невероятные обстоятельства, чтобы Марья Степановна, наша покойница, что-нибудь забыла, пролила или же положила вещь не на свое место. Порядок, порядок и еще раз порядок – вот ее девиз. Не удивлюсь, если выяснится, что сынок сбежал из дома именно из-за ее педантичности, которая, смею заметить, может надоесть любому хуже самой горькой редьки. Кто проживал рядом с педантическими людьми, тот хорошо меня поймет. О-о, это такая порода людей, что отравит существование любому, даже родному и любимому человеку, и он, в конце концов, сбежит, пожертвовав своими занятиями, льготами и удобствами. Так что, во-первых, она никак