Кабул – Нью-Йорк - Виталий Леонидович Волков

— План Бога? Ты хотел знать план Бога на тебя?

— Нет. Меня крестили в атеистической стране. КГБ не занимался Богом. Но КГБ меня освобождал. Я знал, почему… — тут Миронов задержался, подбирая пример, наиболее понятный для пуштуна, — почему Амин сменил Тараки и Кармаль — Амина, я знаю и знаю, почему погиб Зия уль-Хак. Я знаю, почему предал Наджибуллу Михаил Горбачев. Мне известны основные причины событий, задавших ход XXI века, а это ввод и вывод наших войск в Афганистан. И знал многое другое, что ближе моим, здесь, но пока далеко тебе. Я видел без масок лица «демократий», «неотвратимых свобод», «интересов мира и прогресса»… На длительных участках своей жизни я сумел разобраться в причудливом узоре пути. Это я назвал участками цельности. Были у нас другие. Они тоже хотели знать. Требовали свободы. Для себя, для тебя, Ахмат. Они точили корень государства, а мы защищали свой ствол от них. Не я, но мы. Мы считали себя прагматиками, а их — строителями замков в воздухе. Они придерживались противоположного взгляда. Они победили ненадолго, а теперь убеждаются, что наше знание было точнее. Теперь учатся, только поздно. Их время прошло, теперь учить — не наш, ваш черед. А я… Я победил и их. Я бросил защищать подточенное государство, я в стороне от падающего ствола, зато я отошел со знанием, я сохранил доступ к нему. Я почти у цели. Как пишет один мой знакомый умник-журналист, я почти посчитал свой вычет. Вычет — это сумма знаний, полученных в горячих точках, на сочленениях истории. Это та сумма по моему жизненному пути, которой я отчитаюсь перед Богом и политбюро, которых нет. Для общего знаменателя мне не хватает немногого: кто убрал Масуда и твоего рассказа, кто убивал моего товарища боевого, Василия Кошкина!

— Кошкин? — даже испугался изменения плана Джудда. — Ты назвал другую цену!

— Кошкин — это, Ахмат, для тебя проверка. Детектор лжи. А Масуд — другое. Воля обстоятельств вывела меня на твоих смертников. Я не нажил на вас много денег, зато неприятностей куча… Не могу допустить, что это — плод случайности. Случайности я гоню из своей картины мира. Сегодня я получил письмо, — Миронов указал на нагрудный карман, — мой адресант утверждает, что смерть Масуда даже важнее деяния Смертника. Нет, иначе: приход Смертника начался убийством Масуда. Только то, что ты зовешь Веком Смертника, мы прозвали Апокалипсисом. Встреча с Джинном Моста, так обозначил явление мой журналист. Очищение человека при условии сохранения его сложности будет производиться путем глобальных катастроф и возврата в исходную точку общественного договора!

Миронов отхлебнул рома. Он был доволен собой. И цена правильная, и уверенность есть, что разойдутся теперь волки по логовам, каждый со своей добычей. Хотя бы уверенность самоуговора, столь важная в бою.

Ахмат уже составил о Миронове представление как о человеке, не объясняющем смутное, но развивающем ясное. И он поддерживал странный разговор, как огонь поддерживают на ветру, то прикрывая его ладонями, то открывая порыву. Студенты у столиков сменяли студентов, как секунды приходят на смену секундам, и трудно увидеть в них различия, водители-минуты — водителей, бессменные бомжи, черные дыры безвременья, пили черный портвейн.

И Миронов получил то, что желал. Историей о нападении на Кошкина афганец вызвал в нем доверие. Доверие — такая игра, головоломка, в которой факты и наитие должны сойтись в одной картине. Оттого доверие — не фигура морали для разведчика, для разведчика ордена. Оно — необходимое орудие, как и честь. Про Масуда сам Джудда тоже правдиво поведал то, что слышал сам и от Джамшина, и от Зии Хана Назари. Да, все говорит за то, что это Назари убрал Льва Панджшера, и за то, что дядя Джамшина, генерал МВР Азиз Хан, тут тоже в деле. Но сам он, одноглазый старик, не имеет верного знания, как все было на самом деле. Он носит в себе и с собой иные знания, которыми он никак не может поделиться, и, напротив, пришел сюда пополнить их. Людовед Миронов видел, что его визави не лукавит.

И в ответ Джудда, наконец, услышал подробный рассказ о том, каким узлом судьба связала русского полковника с Черным Саатом, с Керимом Пустынником, с Мухаммедом-Профессором, с Каратом. А когда рассказ этот подошел к концу и Андрей Андреич командным голосом потребовал себе рому, да так зычно, что немые бомжи обернулись щербато, словно от резкого порыва ветра, Одноглазый Джудда привел в действие райские свои машины.

Миронов с привычной ловкостью соткал для Джудды легенду, в которой было много правды, но она стала больше правды. Он рассказал Джудде об ордене, который устроен как сеть. Он думал, что защитил себя и своих полуправдой о том, что не он один, но и неизвестные ему другие посвященные могут знать, где и как искать следу взрывников. Удачная находка — представить орден зеркалом сети Зии Хана Назари. Многие и никто. Кто сейчас скажет наверное, кому поведал тайну Кошкин, находящийся в коме?

Еще изящнее он вышел из вопроса, как он и орден намерены использовать знание. Предположив, что представления Одноглазого об особенностях кремлевской национальной политики носят самый общий характер и черпаются из телепередач и рассказов бойцов, приходящих с Кавказа, Миронов выстроил забавный карточный домик: орден одним из щупальцев обнимает президента, а другим — его тайных противников. А поскольку в мироздании действует закон равновесия плюсов и минусов, враги у ордена тоже везде. Баланс сил. Внешняя политика в этой игре — важная карта, а ошибка в ней, тем паче, с Германией, еще важнее.

Одноглазый Джудда, как показалось рассказчику, принял легенду. Сеть — это дело понятное, десять лет для русских не прошли даром. И про масонскую ложу он раньше слышал. Откуда этому афганцу знать, что и президенту, и его противникам нынче не до внешней политики. И никому здесь. Разве что ордену.

Миронов рассудил верно… и все равно ошибся. И он не смог угадать изгиб узора, изобразившего свободу Смертника. Одноглазый Джудда понял главное: его противник, кто бы он ни был, Миронов ли, или кто другой, не знает имени и лица Черного Саата. И не знает точно, где он. А если не знает он, то из его следопытов не знает никто. Хорошо было бы уничтожить весь орден, но разве можно уничтожить