Кабул – Нью-Йорк - Виталий Леонидович Волков

Обычным диссидентом, из политических моралистов, я не стал: то ли беспокойного гена не хватило в крови, то ли мужества, то ли, напротив, хватило чего-то другого, что сродни той трезвости, которая, в свою очередь, сродни цинизму. Допускаю, что увлечение боевым буддизмом сыграло тут балансирующую роль. Но вас, систему, идеологию, вашу «миролюбивую политику» я старался одолеть так, как капля чистой воды старается разбавить деготь.

Потому что ложь — тонкая пленка, нарушающая, губительно нарушающая экологию человека. Его изоморфную связь с памятью утробы.

Итак, я считал вас дьяволом лжи. (Гипотеза о существовании дьявола еще не означает принятия гипотезы о существовании Бога.) Я не подходил к вам по своей воле на расстояние запаха. Был и идеал. Стремление к аскетическому западничеству, как последовательность приближений стремится к пределу. В этой гипотезе устремленности моя жизнь обрела цельность, что уже может быть признано за смысл. Мне было тем более просто, что я не обзавелся ни сыновьями, ни учениками. К слову, я ни разу не голосовал на ваших выборах. До 91-го года, естественно. Хотя слово «естественно» с высоты понимания вами моего нового состояния, наверняка, уколет ваш глаз.

Про мои отношения с идеалом после бомбовой войны в Сербии и моей поездки в Чечню вы в общем и целом наслышаны. Кратко сформулирую: в идеале разочаровался. Я был недалек от того, чтобы пожалеть об отданном в 91-м и 93-го годах голосе. Моем голосе. А опыт, собранный во время последних поездок в Афганистан, меня уже не изменил. Точнее, не изменил мой поверхностный рельеф. 11 сентября увлекло обещающей глубиной и окончательностью развенчания идеала. И себя. Я оказался частью лжи, которая, желая зла, творит зло лжи. Так бы я и ушел развенчанным, если бы не спасительная гипотеза о существовании мнимой оси, теорема о том, что вся ЭТА, явленная мне жизнь — лишь проекция на плоскость моего восприятия не столь поступательной, лишенной времени, зато более связанной гармонией, высокоразмерной жизни. Формула связи заложена в памятливом плоде. Плод-код свернулся калачиком в утробе. Я вспомнил это. Когда я вернулся в Кабул, то вспомнил это. И петля пути вокруг особых точек замкнулась в контур, мой интеграл вычислился в первичных понятиях. Кровь пролилась, а мне не жаль ее. Она пролилась за первичные понятия. А ведь, казалось бы, что мне Афганистан? Что он нам?

Не то что они не лгут. Напротив, мы подмастерья в сравнении с ними, мастерами лжи. Их явленная жизнь ужасает развитый мир темнотой, подкупом, коварством и, больше того, безысходностью, непобедимостью каннибалического процесса. (К слову, был период, когда я склонен был идеализировать этот процесс, объясняя его непобедимой тягой народов к свободе, но теперь я отошел от этого. Видимо, склонность к идеализации заложена в моем механизме восприятия. В отличие от вашего. Вы были правы. Вы были свободнее меня.) Я увидел, сейчас увидел, и, собственно, поэтому решил взяться за перо — да, они лгут, в игре явленной жизни ловко лгут, но связи с правдой, с первичной, многомерной, они не теряют! Надеюсь, вы поймете существенную дефиницию, на которой так настаиваю я — речь не о варварской детской правде силы, а о старческо-детской правде, связующей с вечным. Именно этот эффект в момент обнаружения его в своих крепостях и укрепил меня в желании дальше жить. В конечном итоге, первичное — это таинство любви.

Смешно наблюдать за взрослыми, всерьез делящими горы и небо, и всерьез рассказывающими, что знают о свободе больше детей. Взрослые уверяют, что свобода — это право выбрать из карзаев Карзая, что главная гуманистическая ценность — это право говорить, что считаешь нужным. Я с вами уже соглашаюсь, что это смешно в той же мере, в которой вызывает смех посылка, будто жизнь ограничивается от рождения до смерти индивидуальностью, достижением успеха, службой государю или биллем о правах человека. Право говорить, что считаешь нужным, перестает смешить в качестве ценности только тогда, когда говорящий прорывает путь к правде через пленку лжи. А ложь — это проявление комплексов. А комплексы — следствие «не экологичного» роста человека. Являющегося следствием операций типа «неотвратимой свободы». Из воды в лед.

Вы понимаете и мою иронию, но, может быть, от вас потребует осмысления понять также, что эта ирония уже лишена горечи. Если, конечно, допускать, что я вам еще интересен. Хотя бы как объект.

Я перехожу к финалу моего монолога. Забавно констатировать, как завершился круг моего диссидентства. Я завершил круг, выйдя из окружения. Это произошло под Чирхи, в составе отряда моджахедов, в который меня определил ваш афганский знакомый и мой благодетель. Мне показалось, что он уважает вас больше, чем к тому обязывали обстоятельства, кои свели вас. Значит, я обязан и вам. Но это к слову, все равно ответить иной благодарностью, чем выбрать вас адресатом, я не намереваюсь.

Итак, выжив в коротком и смертельном бою, я пришел к вашей позиции знающего неморалиста и удалился от дел. Я распознал в себе возможность отказаться от гуманизма, не отказываясь от любви к человеку. К его ядру, и к его свободе, то есть угаданной связи. Балашов здесь продолжил бы Вселенной, но я ограничусь историей. Связи с историей. Как я в эти дни понял, именно это отличает вас от многих, именно это сделало вас магистром ордена, который оказался последним мостом между тамошней темью и мной. Потому я и решил написать это послание и обратить его именно к вам. Я свободен. Я не обязан боле ни афганцам, ни вам, ни Маше Балашовой, ни ООН. И я могу жить. Моя предыстория теперь безразлична, мой интеграл, тот, что зависит не от пути, а от особых точек истории, вычислен, соединение с моей противоположностью, с моей ненавистной половиной, осуществлено. Зло и ложь одолены вовне полнотой. И еще: доверю вам, что крови взрослых, пролитой мной ради этого, мне уже не жаль.

Но только не поймите так, будто я вижу себя персоной, переросшей общество. Будто причина моего ухода — это конфликт между ним и мной, новым мной. Удобная ложь. Достижение Дарвина не в том, что он обнаружил пращура в обезьяне и провозгласил естественность прогресса. Нет, его главная заслуга в том, что он указал путь к пониманию, как случайное в виде мутаций приводит к отбору не лучших особей, а тех, которые лучше приспособлены под условия идеи. Идеи, формирующей окружающую среду. Постепенное усреднение вида под идею общественных отношений — вот квинтэссенция теории. Настоящий классик сумел совместить в мысли,