Приговор окончательный! - Сергей Григорьевич Алтухов

— Итак, фамилия, имя, отчество?

— Еремин Владимир Алексеевич, — понуро наклонил светловолосую голову шофер.

— Год и место рождения?

— Это еще зачем? — вскинулся было Еремин, но тут же спохватился. — Ну, тридцать пятый. Астраханская область, село Черняевка. Только на кой вам? — он взглянул на инспектора и устало махнул рукой.

— Должен предупредить, — Карташов снова внимательно посмотрел на Еремина. — Должен предупредить, что за отказ или за дачу заведомо ложных показаний вы по закону несете уголовную ответственность.

Еремин резко выпрямился.

— По-ня-т-но, — негромко протянул он.

— Как, когда и каким образом попали в спецмонтажное управление, в каких должностях работали?

— С тысяча девятьсот шестьдесят шестого года, — торопливо начал шофер. — На автобусе поездил сперва, потом на ЗИЛе... А уж после Боровец меня к себе взял. — Еремин довольно долго пересказывал различные подробности своей шоферской биографии, пока Карташов не перебил его вопросом.

— Скажите, когда и зачем вы были посланы в командировку в Ухту? — Лейтенант пристально следил за реакцией Еремина. Тот, несмотря на стоявшую в кабинете теплынь, зябко поежился. Замолчал, будто что-то припоминал.

— В конце февраля, — осторожно начал он, — меня, заведующего рембазой Чувашова и заместителя начальника управления Арефьева направили на ухтинский участок. Эта ветка газопровода называется Ухта — Торжок. В Коми АССР. Там прораб Захаров со своими рабочими развозил кабель связи вдоль газопровода да утопил два трактора в болоте...

Еремин вынул из бокового кармана куртки пачку «Столичных» и вопросительно взглянул на Карташова.

— Курите, — кивнул тот.

— Оно и немудрено, — покачивая головой и выпустив сизоватый клубочек дыма, продолжал шофер. — Болота эти мадманские — страшное место. Даже зимой как следует не замерзают. Хоть и Заполярье. И как там только этот газопровод построили? Ума не приложу! Отчаянная, видать, была работенка. Ну, а когда трактора утонули, — Еремин с опаской взглянул на записывавшего его ответы инспектора, — нас туда на прорыв бросили. Положение-то создалось критическое. План горит... Прибыли мы, значит, туда, в поселок Урдома. Это под Ухтой. Чуть позже Боровец прилетел.

— Какие работы на ухтинском участке выполняли непосредственно вы с Чувашовым, — вновь перебил его Карташов.

— Я... — шофер опустил руку с сигаретой. — Я, в основном, как специалист, занимался срочным ремонтом их попорченной техники. В частности, ремонтировал ставший на прикол ЗИЛ. Чувашов ездил по Урдоме, искал запасные части для зиловского двигателя.

— Что еще?

— Еще несколько дней я, Чувашов, прораб Захаров и пять трактористов местного участка вытягивали застрявшие в болоте трактора. Зацепляли тросом и вытягивали. Ох, и муторное дело... — Еремин пригасил окурок, глянул на следователя, как бы ища сочувствия. — Грязь кругом. Промокли насквозь.

— А кабель связи вдоль газопровода помогали развозить? — Карташов наклонился над столом, стараясь уловить выражение серых, часто мигающих глаз допрашиваемого.

— Нет. Чего не было, того не было! В этом участия не принимали. Нам своих, по механической части, дел хватало, — он заметил, как быстро забегала по бумаге авторучка лейтенанта.

— Ну, а если кабель не развозили, — Карташов не сводил пристального взгляда с шофера, — как же тогда до устройства ледовой дороги для облегчения его прокладки додумались? Рацпредложение оформили с экономическим расчетом. Может, вам Чувашов подсказал или кто другой?

Еремин растопыренной ладонью взъерошил волосы.

— Никто нам ничего не подсказывал... И дороги мы не предлагали.

— Но деньги-то, — Карташов развел руками, — и при этом немалые, вы получили. И в БРИЗ[1] управления все необходимые документы представили за вашей и Чувашова подписью. Как же это понимать?

Карташов молча выжидал.

— В общем, так! — махнул рукой Еремин. — Когда мы все в конце марта вернулись в Новосибирск, меня вызвал к себе Боровец, — шофер вытер платком взмокший лоб, — и сказал, чтобы я вместе с Чувашовым написал по ухтинскому участку рацпредложение по созданию намороженной дороги через болота, — Еремин тяжело вздохнул. — В этот же день, попозже, я зашел в кабинет главного инженера, Боровец так велел. Смотрю, а там, кроме Удальцова — Чувашов. Пишет что-то на бланке. Пододвинул мне бумагу, ручку и говорит: «Распишись, как соавтор». Ну и... — шофер низко опустил голову, — подписался я. А текст на бланке даже и читать не стал. Потом, уже в апреле, меня вызвали в бухгалтерию, сообщили про вознаграждение. Приказ, мол, издан. В кассе получил тысячу двести рублей.

— И куда же их дели? — прищурился Карташов.

— Сразу пошел к Боровцу. Он велел отдать ему.

— Так все и отдали? — усомнился инспектор.

— Все до копейки, — скороговоркой, отводя глаза в сторону, ответил шофер. — Я ведь никакого участия в этой дороге не принимал, — пояснил он.

Карташов отложил ручку. Еще раз перечитал записанное.

— Уточните, когда Боровец предлагал вам написать рацпредложение, был ли еще кто-нибудь в кабинете?

— Нет, — чуть задумавшись, ответил Еремин.

— А когда передавали ему деньги?

— Тоже одни были. Он и я.

Лейтенант досадливо поморщился.

— Ну, а у главного инженера, когда Чувашов предложил вам подписать бланк, тоже никого из сотрудников не было?

— Никого, — голос шофера дрогнул. — Кажется, никого... Или нет, был, по-моему, механик Шатров.

— Ладно, — инспектор уперся руками о край стола. — Ну, а дорогу-то эту самую, ледовую, делал кто-нибудь?

— Не знаю, — замотал головой Еремин. — Больше я на ухтинском участке не был и никто мне про нее ничего не говорил.

— Когда вы получали в кассе вознаграждение, — голос инспектора стал суровее, — и отдавали его Боровцу, не думали, что поступаете противозаконно?

Еремин сник.

— Я считал, — промямлил он не очень решительно, — что все делается на законном основании. Ведь этим делом занимался сам начальник управления!

— Подождите в коридоре.

— А как же с работой? Рабочий день ведь идет! — обеспокоился Еремин.

— Ничего. Мы вам документ оформим, — пообещал Карташов. — Необходимо еще кое-что выяснить.

Он распорядился привести в кабинет Чувашова.

Заведующий рембазой оказался худым, длинным мужчиной лет сорока. Мятые серые брюки и такой же пиджак болтались на нем. Дрябловатые щеки наводили на мысль об изрядном употреблении алкоголя. На анкетные вопросы отвечал бойко, явно желая