Идеальная деревня - Дж. М. Хьюитт

Колодец Девы. Когда-то – источник чистой воды. В засушливом прошлом году он пересох, но теперь, наверное, полон. Он накрыт, никто им не пользуется, ему несколько сот лет. Сейчас это неровный ряд кирпичей, которые больше ушли в землю, чем возвышаются над ней, образуя подобие полукруга в чаще леса.

Солнце нового дня бросает на колодец юные лучи, а пыльца с кукурузного поля мерцает в воздухе крошечными светлячками – оранжевыми, желтыми и коричневыми. Цвета осени в ярком свете раскисшего от воды лета, которое еще и не начиналось.

Но внимание Вивасии привлекли не парящие пылинки. В конце концов, они проплывали у нее перед лицом и, слипаясь в хлопья, оседали на волосах весь сезон дождей.

Что-то… Что-то мелькнуло там. Она видела, хотя, может, ей показалось. Вот только что и раньше, когда стояла у окна.

Некоторое время Вивасия не двигается, глядя, как Роб поднимается на высокий холм, за которым, бывало, исчезал ее муж, ночь за ночью, день за днем.

Приближаясь к вершине, Роб прижимает руку к груди. Вивасия вспоминает то утро, когда он появился здесь впервые. Какое крепкое у него было тело и как он без труда, с тяжелым рюкзаком за плечами, мог подняться на холм и даже не вспотеть.

Здесь на долю Роба выпало слишком много для одинокого мужчины. Старые девы кормили его калорийными кушаньями, оставляя кастрюльки и судки на красных ступенях арендованного им дома. «Степфордские жены»[2] из новеньких пытались противопоставить этим приношениям белковые коктейли и безвкусные семечки, что, вероятно, лишь заставило Роба потянуться к жирной, богатой углеводами пище. Частенько случалось ему распить кружку пива с мистером Бестиллом, позавтракать с дрочилами из гольф-клуба или насладиться мартини в обществе женщин со стройными, точеными, как хрустальный бокал, фигурами.

Вивасия не давала ему ничего. Даже не смотрела в его сторону, хоть он и пытался проявлять вежливый интерес.

На гребне холма Роб останавливается и, уперевшись руками в колени, кашляет, выхаркивая мокроту из-за сигар, которые так любит вдовушка Рут, – маленьких коричневых черут. Вивасия видела, как он брал их у нее, вероятно не смея отказаться, чтобы не показаться грубым, а потом подсел на них.

Возле колодца раздается какой-то шорох. Вивасия выходит из подлеска, и ей уже все равно, видит ее Роб или нет, хотя одновременно она задается вопросом, чтó он увидит, если/когда взглянет на нее.

Вивасия, стараясь дышать ровно, подходит к колодцу и протягивает руки. Они послушно поднимают свои, повторяя движение Вивасии, и вкладывают маленькие ладошки в ее ладони. И в тот же миг мир вокруг вспыхивает яркими красками.

Вот чего она ждала! Они вернулись к ней, хотя прошло так много времени.

– Идем, Элизабет, пошли, Алекс, – бормочет Вивасия. – Идемте домой.

На обратном пути детские пальчики обвиваются вокруг ее пальцев. Ощущение такое неестественное, будто малыши не привыкли держаться за руку взрослого человека. Вивасия с нежностью глядит на их головки. Она не видела детей четыре года.

Женщина сжимает их руки в своих, преисполненная радости или безумия – это так тесно связано, – и дети с любопытством смотрят на нее, а потом быстро отводят взгляд.

Вивасия думает о приемных детях, которых раньше брала под опеку: некоторые из них, когда приезжали, не могли даже поднять на нее глаз. Но как же далеко они продвигались впоследствии! Как вырастали во всех отношениях под ее присмотром! Они расцветали, пока… пока однажды все это не прекратилось…

Она непроизвольно крепче сжимает детские ручонки, может слишком сильно, потому что мальчик начинает дрожать. Его сестра смотрит на него, и под ее взглядом он успокаивается.

Воздух вокруг них становится прозрачным, день вступает в свои права. Вивасия резко останавливается. Волчья Яма – замкнутое сообщество жителей, и все они до единого будут следить за ней с детьми. Неизменно стоящая на посту Джеки Дженкинс уже осталась позади.

Вивасии больше нельзя брать детей на попечение, и найдется немало дотошных граждан, которые сразу донесут на нее, как сделали в прошлый раз.

Она дергает детей за руки, не грубо, но достаточно сильно, чтобы стало понятно: они меняют направление.

– Теперь мы пойдем домой, – говорит Вивасия. – Сюда.

На ходу она окидывает детей взглядом. Элизабет одета в платье из темного вельвета. На Алексе – рубашка, которая, вероятно, когда-то была его лучшей, выходной, но теперь превратилась в обноски. Джинсы у него коричневые, однако, приглядевшись, Вивасия понимает, что раньше они имели обычный темно-синий цвет. Одежда на обоих влажная, то ли от дождя, то ли от росы на траве.

Вивасия идет вперед и тянет за собой детей. Не страшно, что у них ничего нет, бывало и похуже. Однажды к ней попала малышка, завернутая в полотенце, да еще в старое и жесткое. Вивасия сорвала его, как только соцработница передала ей девчушку, и сразу надела на нее новехонькую пижаму. Именно на такой случай в доме у Вивасии всегда лежала наготове стопка новой детской одежды разных размеров. Правда, в последнее время применения ей не находилось. Имя Вивасии больше не значилось в списке тех, кто может срочно прийти на помощь. Его не было вообще ни в каком списке. Но от одежды она не избавилась. Знала, что дети в ее жизни еще появятся. И упорно молила Бога, в которого не верила, чтобы такой день настал.

На главной дороге Вивасия затаивает дыхание. К ее дому можно подойти сзади, в том месте, где рядом с покореженным железным столбом отвалилась одна из секций забора, что ничуть не беспокоит остальное сообщество, ведь это далеко от их домов, а потому не является пятном на созданном ими безупречном жизненном пространстве.

Но почему нужно скрываться? Вивасия не делает ничего плохого, за исключением того случая. Да и тогда во всем был виноват он, а не она, однако его больше здесь нет, чтобы ответить за все.

Вивасия решительно вздергивает подбородок – бравада, о которой она, может быть, еще пожалеет. А теперь… Она так долго ждала этого дня. Пусть смотрят, пусть приходят.

Сжав еще раз в своих руках маленькие холодные ручки, она проскальзывает в калитку, до сих пор открытую настежь, и ведет детей к своему дому.

На кухне Вивасия вместе с детьми подходит к столу. Стол – сердце дома, так говорила мать, а ей – ее мать раньше, когда они обе были еще живы. Вивасия соглашалась с ними,