Зеркала-озера - soverry

— голос звучит сипло, будто ее и правда топили (хотя теперь она абсолютно уверена, что этого не было; ни леса, ни озер, ни утопления не было и быть не могло, она все это время сидела на собственной кухне).

— Вернулась, деточка, — говорит Марта и забирает у нее из рук чай. Чашку приходится буквально вырывать, но под конец Алёна все же расслабляет руки и сама отдает. — Напугала ты меня, конечно.

— Извини.

И чуть погодя:

— Я сама не поняла, как это произошло.

— Уж если собралась входить в транс, так хоть предупреждай, — ворчит тетя, но по озабоченному лицу видно, что ничего плохого она не имеет в виду.

Кошка перестает орать. Алёна оборачивается на нее и мнет собственные пальцы. Только теперь замечает красные следы на ладонях.

— Держи, — говорит Марта и протягивает ей пакет льда.

— Спасибо, — все еще несколько рассеянно в ответ. Зажимает пакет между ладонями и продолжает смотреть на кошку.

Это не обычная домашняя любимица. Теперь она отчетливо это замечает.

— А как она у тебя появилась?

— Кто? — спрашивает Марта, а потом прослеживает взгляд племянницы и хмыкает. — На улице нашла. Какие-то живодеры посадили ее в коробку, скотчем заклеили и выбросили, как обычный мусор.

Алёна взгляд переводит на тетю, убирает по очереди ладони от пакета со льдом и прижимает их обратно. Что-то подсказывает, что та недоговаривает. Но Марта открывает окно пошире, кошка сразу же бежит туда, чтобы занять место поудобнее, а ладони будто пульсируют.

Самый настоящий ожог.

Вот тебе и попила чай.

3

Случившееся они так и не обсудили.

Не то чтобы было что рассказывать, но ощущение такое, будто соврала о чем-то важном самому близкому человеку. Утро воскресенья начинается вполне обычно, если не считать того, что первое, о чем Алёна думает, когда просыпается — это вчерашний транс.

Видение или бодрые сны — называть можно как угодно. Везде ведьмы зовут это по-разному, суть все равно одна. Ее захватили пары и унесли куда-то показать то, что было, есть или будет. И, как и у любой ведьмы, сталкивающейся с подобными бодрыми снами, у Алёны теперь два варианта.

Во-первых, можно придать этому огромное значение и начать во всем разбираться. Пойти к озерам, рассмотреть воду, даже найти то самое место, в котором она стояла во время этого транса. Искать смысл во всем и наконец придать смысл там, где его не будет совершенно. (Многие так и делают, а потом еще считают это смыслом своей жизни, что совершенно Алёне не подходит.)

А во-вторых, можно просто забыть и жить дальше, пока или если не случится еще один подобный транс.

В любом случае, желание пить чай совершенно испарилось, будто его и не было. По крайней мере тот самый сбор, который Марта наливала ночью.

Алёна на другой бок переворачивается, закрывает глаза, практически зажмуривает их и просто хочет заснуть обратно. Если она поспит еще пару-тройку часов, то и разбираться будет тоже потом, когда проснется.

В дверь стучат.

— Встаю-встаю, — бормочет себе в подушку.

Но дверь открывается и заходит Марта с подносом.

— Первый транс всегда неприятный, — успокаивающе замечает она. Присаживается на край кровати и ставит поднос на тумбочку. — Лучше не спать слишком много, а то будешь весь день себя плохо чувствовать. Уж поверь, я знаю, о чем говорю.

Алёна одеяло на голову затягивает, что-то неразборчиво мычит.

— Давай-давай, не упрямься, — говорит Марта, с кровати поднимает и идет раздвигать шторы.

Солнца не много, но стоит только отбросить одеяло в сторону, как оно бьет в глаза. Несильно, но Алёна жмурится и приподнимается на локтях.

— Все, я не сплю.

— Вот и умница, — отзывается Марта и улыбается, кивает в сторону подноса. — Завтрак и отвар, который должен помочь. Твоей маме всегда помогал.

Алёна сонно улыбается, волосы пытается убрать с лица, зачесывает их назад пальцами и цепляет резинку с тумбочки.

— У нее часто такое бывало? — спрашивает и зевает.

— Достаточно. Пей, пока совсем не остыл.

Чашка все еще достаточно горячая, а вот ее содержимое скорее просто теплое. Алёна делает пару глотков и язык недовольно высовывает, морщась.

— Я знаю, что он противный, — сочувственно произносит тетя, садится обратно на край кровати. — Но это лучшее, что я могу тебе предложить.

— Боюсь спрашивать, что тогда худшее.

На это Марта уже ничего не отвечает, а Алёна тяжело выдыхает и выпивает почти всю чашку, оставив совсем немного на дне.

— Не, больше не могу.

— Предлагаешь мне это просто вылить в унитаз?

Она взгляд на тетю скашивает, пожимает плечами, пару мгновений собирается с духом и выпивает остатки.

— Вот и умница.

Ставит чашку на тумбу и закашливается. Марта миску с кашей протягивает, а Алёна пытается язык о собственное небо вытереть. Вкус просто мерзотный. Как будто пожевала одуванчиков, а сверху еще имбиря и острого перца. Лучше не спрашивать, из чего состоит отвар. Вряд ли там нет какого-то максимально странного и мало съедобного ингредиента.

— Мне кажется, — говорит она, — я теперь вообще ничего есть не смогу.

— Это только кажется. На, попробуй. Заодно перебьешь вкус во рту.

Алёна забирает из ее рук миску, берет ложку с подноса и все же решается поесть. Вряд ли ее прям стошнит, но и это не нужно исключать из списка вероятных вариантов.

Она мысленно крутит слова про маму в голове, отправляет пару ложек каши в рот (а сама эта каша не намного лучше того мерзкого отвара, но лучше, наверное, не говорить об этом Марте; по крайней мере, Алёна решает именно так и просто молча ест маленькими порциями) и смотрит на тетю.

Они сидят в тишине совсем не долго, но достаточно.

А потом Алёна все же спрашивает:

— Во сколько у мамы все это началось?

— Ты про трансы?

Утвердительный кивок.

— Я не помню ее первый, я тогда уже заканчивала школу и готовилась к защите квалификации. Ей было тринадцать или четырнадцать.

— Рано как-то, нет? — спрашивает Алёна и ложку прижимает к нижней губе, задумавшись.

— Рано, — соглашается Марта. — Но твоя мама всегда была талантливой. Может, даже талантливее меня.

— Никого нет талантливее тебя, — уверенно произносит Алёна и улыбается так искренне, что в глазах блестит что-то.

Марта