Тайна старого саквояжа - Евгений Евгеньевич Сухов

без единого гвоздя или железной скобы ставленная. Приход ее — село Павловское, две ближние деревеньки Симоновка и Лыска да починок Горелая Выпь. В праздничные дни Варварина горка что муравейник — вся людьми усыпана, а на рядовые службы народу приходит меньше, только свои, павловские, да особливо набожные старушки из Симоновки и Лыски. С Горелой Выпи, почитай, на заутреню и обедню никто и не приходит, поскольку починок сей — всего-то семь дворов, три из которых пустуют второй десяток лет: подались хозяева в город, да так и не вернулись. Оно и понятно: в городе жизнь легче, пахать и сеять не надобно; и скотину во дворах не всяк держит, да и то только на окраинах, потому как город.

Марфа Кондратьевна обедню отстояла полностью. А потом, когда все разошлись, и еще осталась. Хотела посоветоваться со святыми угодниками, как ей поступить, поскольку вопрос перед ней встал покуда неразрешимый. А заключался он в следующем: сказать или не сказать полициантам, кои на село приехали дознание чинить по поводу исчезновения главноуправляющего господина Попова, что у Козицкого с ним ссора была, которую она самолично слышала.

Про исчезновение Попова на селе знали все — от мала и до велика. Догадки строились самые разные: и что убили его на железке прямо в поезде, и что будто бы зарыли его в подвале того дома, квартиру в котором он снимал в Москве, и что якобы убил его, а тело сбросил в реку лодочник Яким, когда перевозил его на тот берег Павловки. А деньги, мол, огромадные Яким забрал себе. И теперь он богач, богатее, пожалуй, и иных князей. Однако тело Попова давно всплыло бы, потому как свойство таковое имеет, от газов разбухает; в поезде, коли бы там убили главноуправляющего Попова, имелась бы кровь и наверняка нашлись бы свидетели. Ну а ежели бы тело Попова отыскали в подвале дома, где он квартировал, не приехали бы в Павловское сам уездный исправник со становым приставом и урядником-татарином дознание чинить. Стало быть, убиенного Попова не нашли, и следствие, как у них, полициантов, говорится, зашло в тупик. Она же, Марфа, могла на это таинственное исчезновение главноуправляющего графскими имениями пролить свет, поскольку шестого мая, возвращаясь с огородов, она зашла на кухню господского дома испить водицы и слышала в барских покоях, как Попов этот ругался с ихним Козицким. Сильно ругался, бушевал прямо, что за ним никогда не водилось, поскольку видели его на селе не единожды и завсегда он был безмятежен, как камень-гранит.

Потом будто бы кто вскрикнул, потом еще раз, и все стихло. Испив водицы, Марфа опять вернулась на огороды, а потом и забыла о сем событии или инциденте, как говорят городские, покудова не приехали на днях исправник со становым приставом и урядником. Сказать им напрямую о скандале Козицкого с главноуправляющим Марфа побоялась. Уж больно строг был Козицкий и скор на расправу. И ежели его не заарестуют, так он житья Марфе более не даст и со свету сживет, можете не сомневаться, ибо дурной у него характер, о чем на селе всякая собака ведала. Так ей и сказал Гриша-супруг, когда она у него совета стала спрашивать: говорить ли полициантам о ссоре и криках в барских покоях или же умолчать.

— Дура будешь, коли об этом скажешь, — ответил на вопрос Марфы супруг. — Боком это может выйти и тебе, и мне. Так что молчи и не суйся, баба, куда не просют, ясно? Они, господа, и сами без нас разберутся.

Ясно — оно, может быть, и ясно, а может, и не совсем. Поскольку муж Гриша — это одно, а святые угодники во главе с Николой Чудотворцем — совсем иное. Может, святые отцы что-то иное присоветуют?

На седьмом поклоне Божиим угодникам Марфу посетила дикая, на первый взгляд, мысль.

А что, если поехать к господину графу? Сесть на поезд, приехать в Москву и рассказать этому Виельгорскому о ссоре и криках двух управляющих в его доме. Чай, вознаградит за такие ценные сведения, не поскупердяйничает. Надобно только дождаться, когда полицианты из села съедут. А то спросит граф: почему, дескать, исправнику ничего не рассказала или становому приставу? А ей и ответствовать нечего будет. Правда, он и так об этом спросит. А она… Она скажет: испужалась! Уж шибко лют управляющий Козицкий. А так она, как добропорядочная баба, сообщила барину важные для него сведения, а граф никому не скажет, что сведения эти узнал от нее. Кроме полицейских, конечно. Главное, чтобы на селе никто об этом не проведал.

Марфа отбила еще несколько поклонов, поблагодарила святых угодников, что вложили в ее голову такую умную мысль, и пошла успокоенная домой. Муж на днях должен был отъехать к брату в Симоновку. Стало быть, будут гулять несколько дней, брагу с самогоном пить, как они завсегда и делают, когда оказываются вместе. А она в это время в Москву к господину графу Виельгорскому и съездит. И все ему расскажет как есть. Решено!

* * *

Кто такие закадычные друзья?

Это те, кто друг без друга не могут. Когда самый большой интерес — это быть вместе. Разговаривать о том о сем, выпивать. Выпивать — это обязательно. Ведь быть вместе с закадычным другом — праздник. А какой праздник, сами посудите, без выпивки? То-то и оно!

Становой пристав Винник прямо-таки прописался во флигеле барского дома Виельгорского. По утрам Винник докладывал уездному исправнику Уфимцеву обо всем, что говорил Козицкий, и Павел Ильич все более и более сомневался, что из пьяных посиделок пристава с управляющим выйдет что-либо путное. Скорее, это насторожит Козицкого, и он станет опасливее в словах и поступках. И надеяться, что он сболтнет лишнее, — все равно что ждать, когда рак на горе свистнет. Или чего похуже.

— А вам не кажется, что это не вы, а вас управляющий водит за нос? — озабоченно спросил Уфимцев Винника после его очередного доклада.

— Нет, господин исправник, — ответил ему на замечение Ираклий Акакиевич. — Пьем мы наравне, и он в выпивке явно меня слабее. Когда-нибудь да проколется и скажет лишнее. Тут-то мы его, тепленького, и зацепим.

После доклада становой пристав возвращался по месту временного проживания, где его уже ждало угощение.

Пили много. Козицкий явно пьянел, язык его начинал заплетаться, и Винник настораживал уши. Но ничего, что касалось бы исчезновения Попова, Самсон Николаевич не говорил. Напротив, он всегда отзывался о главноуправляющем крайне положительно и называл его честным и благородным человеком.

— Если бы