Кабул – Нью-Йорк - Виталий Леонидович Волков

на их головы. И тот, кто укрылся внутри, успел задраить люк. Танковый пулемет заработал, шинкуя баранов — люди ушли из сектора обстрела. Офицер, пошутивший про шашлык и теперь лежавший распахнутым горлом к солнцу, оказался недалек от истины.

Моджахеды, народец спорый, оседлали два оставшихся танка и прямой наводкой в два ствола раздолбали головной. Башня все-таки отскочила. Пора была скрываться, а то как бы не налетели вертушки, но любопытство не дало ногам волю. Как уйти, не посмотрев, кто там еще засел.

Нештатным членом экипажа оказалась женщина! Русская, молоденькая, не в военной форме! Подружка офицера, что ли? Ее похоронили, рискуя попасть под прямой удар русских. Что на них, духов, нашло?

Два оставшихся танка подорвали изнутри.

Потом советские забрали тела, покореженные машины тоже вывезли. Но уже в начале 90-х, когда к Панджшеру рвались талибы, масудовцы закопали на перепутье два подпорченных в боях танка (запчасти в те годы достать было труднее, чем мазут), и те, как береговая артиллерия, сдерживали противника.

Со времен талибов подбитые танки уже не убирали, так что эти так и остались здесь жить. Но жители сохранили за местом название «у русской любовницы» и отчего-то любили его, несмотря на мрачную историю, с названием связанную…

Полковник Курой не верил, что моджахеды красавицу похоронили. Враки. Но, проезжая мимо развилки, он поймал себя на том, что хотел бы, чтобы легенда оказалась правдой.

От мыслей полковника отвлекли дымы впереди. Его конвой, два джипа, догорали у обочины.

Полковник направил машину к месту гибели конвоя.

— Остановите! Это засада! Фугас! — не выдержал адъютант, но Курой опытным глазом определил: удар был нанесен ракетами с воздуха. Интересно, это предупреждение маршалу Фахиму или ему, полковнику Курою? Если ему лично, то не за его ли любопытство по поводу Зии Хана Назари?

* * *

Даже посторонний наблюдатель, оказавшийся в эти дни при штабе маршала Фахима, сразу обратил бы внимание на настроение сосредоточенной приподнятости, какое бывает в штабах во времена удачных, но еще далеких до завершения наступлений.

Фахим встретил Куроя аккуратным объятием. А полковник не стал спешить с рассказом о разбомленном конвое. Он присматривался, но и маршал, и его окружение, казалось, знать не знают о произошедшем. Фахим отвел разведчика в покои для секретного разговора. «Видимо, все же не генеральство», — усмехнулся Курой.

— Союзники наступают. Конечно, по всем фронтам, — с серьезной миной начал маршал, но сам не выдержал и рассмеялся черными губами.

— Что, так велик успех?

— Столь велик, что о нем нашему пиццерийщику доложила сама Кондолиза.

— Я слышал, она осерчала на нашего пиццерийщика. За что?

— Слухи. Верно, но не полно. Черная женщина едва не проглотила нашего президента. Три часа она трахала его.

— А он?

— А он? Мужчина женщину либо бьет, либо обманывает.

— Это если любимую женщину.

— Она — любимая. Союзники теперь защищают Кандагар, а наш пиццерийщик попросил, — Фахим перешел на шепот, как будто то, что он собрался сообщить, предназначалось только Курою, — попросил поднять тину со дна Кабула. Президент просит нас о помощи. Как не помочь президенту? Как думаешь, полковник?

— Чем платит президент? Черной неблагодарностью? — Курой прямо смотрел в рябое лицо маршала, в глаза.

— Разве твоя память помнит благодарного пиццерийщика? Тут плачу́ я.

— Ай, память. Что она помнит, память. Сегодня она вернула мне Ахмадшаха. Это подарок или наказание за грех?

— То есть как? — насторожился Фахим. Черные зрачки вспыхнули на широком неподвижном лице.

Курой рассказал о поездке мимо «русской красавицы», но по-прежнему не упомянул о конвое.

— Когда-то я рассказал Ахмадшаху о захвате русских танков. А он ответил странными словами. То, что плохо для мира, хорошо для войны. Что хорошо для войны, плохо для поэзии. Что хорошо для поэзии, плохо для веры. Что хорошо для веры, то плохо для мира. Добрая женщина должна жить в мире, мой воинственный полковник, сказал он. Такие были его слова. А я сегодня проезжал мимо и понял, что не верю. Наши моджахеды не похоронят их женщину.

— Отчего же? Если время было, могли и похоронить. Кстати, ты, конечно, слышал, что американцы сожгли два трупа убитых талибов в Герате? Чтобы не хоронить, не забирать. Облили бензином и сожгли. Да, полковник, ты прав, русские были хорошими врагами. Плохие друзья, но хорошие враги. Американцы плохие друзья и плохие враги. Плох тот, кто всегда и во всем думает только о себе. И красивых женщин в их войне я не видел. Разве что Кондолиза…

Фахим расхохотался над собственной остротой, но глаза его остались внимательны и тяжелы.

Курой даже не улыбнулся. Призывая его, маршал недвусмысленно дал понять, что он готов выполнить свою часть уговора. И теперь Курой ждал от Фахима нужных слов.

Маршал понял его молчание.

— А ведь я дошел с твоим вопросом до самого нашего пиццерийщика. Мы очень нужны ему. Мы стали ему очень нужны. Я обещал ему помощь, если он даст нам то, о чем еще вчера даже боялся думать. И он согласился. Он очень не глуп, наш Карзай.

— И он дал то, о чем боялся думать?

— Дал, Карим. Он дал пакистанцев, которые волей случая оказались не у американцев, а у нас в тюрьме. Их взяли в Нангархаре наши чекисты и привезли не в Пули-Черхи и не в Баграм, к пиндосам, а к нам, в Панджшер. Наш пиццерийщик поклялся, что эти пленные знают ответ на твой вопрос. Допроси их. Они интересные ребята, работали на наших заклятых друзей-пакистанцев. Это давние агенты генерала Азиз Хана!

На скалистом лице полковника возникла улыбка такого редкого свойства, какая рождается у сладкоежек при виде халвы.

— Ну вот, полковник, ну вот, дорогой! А то приехал мрачнее тучи… Мне сказали, ты летал в дальние края. С чем оттуда вернулся?

Но зачем маршалу знать о Москве, о Миронове, о Рафе? Незачем. И Курой рассказал про расстрел машин сопровождения. Фахим покачал головой.

— Пиндосы. Узнали, что я за тобой послал. Знают нашу силу уже, ишачьи дети. Но мы им напомним о дороге русских… Аллах не зря сохраняет нас. Тебя.

— Что за паков хочет Карзай?

Фахим жестом пригласил разведчика к карте.

— Вот здесь, здесь и здесь наши далекие союзники держат пленных. Это частные секретные тюрьмы.

Курой глазом не повел. Он мог бы отметить на карте еще пять точек.

— Там сидят те, — продолжил маршал, — кого союзники не хотят слать в Гуантанамо. На пиндосов сейчас насели правозащитники, и американцы остерегаются проверок там. О, я вижу, мой рассказ пробудил в тебе любопытство!

— Да, пробудил, — процедил