Искатель, 1998 №3 - Игорь Христофоров

— Желаю успеха в конкурсе?

В официальной сухости, с какой была произнесена фраза, не ощущалось ни капли тепла.

— Спасибо, — в тон ему ответил Санька, вскочив, пожал шершавую руку и неожиданно даже для самого себя спросил: — Вы гимнастом были?

— Нет. Гребцом. Академическим.

Санька представил тяжеленное весло академической лодки, сухой валик, полирующий ладонь и подушечки пальцев, жесткую скамью, одеревеневшую спину, маятником качающуюся вперед-назад, и ему стало жаль Буйноса. Гребцы — вовсе не гибкие ребята. До гимнастов им далеко.

— Ну тогда до свидания, — решил Санька.

Как будто если бы вдруг выяснилось, что хозяин кабинета — бывший футболист или легкоатлет, он бы остался.

На нижней полке шкафа рывком, словно его задули, погас огонь на раковине. Обрывая рукопожатие, Санька бросил на нее быстрый взгляд. Луч сполз ниже, на дверку шкафа. Луч перестал украшать раковину, и она перестала ощущаться призом.

Сразу за дверью в Саньку втемяшился бычьим взглядом мужик в черной матерчатой куртке. На левой стороне его груди прямо на пуговицу накладного кармана была прищеплена пластиковая визитка с английским словом «SECURITY» поверху. На брюхе охранника кошельком висела пистолетная кобура. В такой кобуре раньше милиционеры носили соленый огурец на закусь. Теперь — только пистолеты.

— Где мне найти Нину? — спросил Санька охранника.

— Кто это?

Он смотрел на Саньку с таким видом, будто гость не вышел только что из кабинета Буйноса, а собирается входить и вообще способен на любую гадость.

— Нина — ваш технический сотрудник.

Большего он не знал.

— Какой сотрудник?

— В оргкомитете конкурса.

— Это не наши сотрудники. Они в штат фирмы не входят.

— Правда?

— Ну, как дела? — вышла из ближайшей же комнаты Нина. — Поговорил?

У телохранителя был вид мудреца, которому мешают думать над очередной великой идеей. Он смотрел мимо Саньки и Нины на длинный конец коридора и усиленно морщил лоб.

— Поговорил, — отвернувшись от охранника-философа, вяло ответил Санька.

— Понятно. Я тебя предупреждала.

— О чем?

Он что-то не помнил никаких предупреждений. Ни хороших, ни плохих.

— Я же говорила, Владимир Захарыч — очень волевой и бесстрашный человек…

— Бесстрашие и безрассудство — разные вещи.

Саньке хотелось дерзить. Теперь уже Нине. Возможно, само здание было таким, что делало всякого, входящего в него, нервным и злым.

— А что здесь было… Ну, до вашего офиса? — поинтересовался он.

— Детская комната милиции.

— Серьезно?.. А их куда же?

— В другое место перевели. Уплотнили, скажем так…

— Значит, у вас в Приморске с подростковой преступностью— полный порядок?

— Никакого порядка, — устало ответила она. — Как и везде…

— Ниночка, зайди! — крикнул из приоткрывшейся двери Буйное.

По девушке словно прошла волна. Из усталой и грустной она вдруг стала задорной, энергичной, готовой бежать хоть на край земли. Она даже как бы подросла.

— Извини, — коснулась она Санькиной руки своими холодными пальчиками и молнией метнулась ко все еще приоткрытой двери.

РАКОВИНЫ ГИБНУТ В ОБЕД

— Хто тут, гад, ходит?.. А-а?

По голосу можно было определить, что в желудке бывшего портового работника сейчас плещется не менее пол-литра водки. Тельняшка, прилипшая к его мощному туловищу, выглядела кожей, покрытой полосатой татуировкой. Мужик лежал лицом к стене и на скрип двери даже не обернулся.

В его узкой комнатке, густо утрамбованной духотой, запахом спирта и пота, висел подвальный полумрак.

Похрустев по осколкам битого стекла, Санька прошел к окну, отдернул штору, и хлынувший солнечный свет сделал духоту слабее. Хотя, скорее, он уже начал к ней привыкать.

— Ты форточку забил, что ли? — не мог он понять, почему не поддается ручка.

— Вот гадство!.. Кто там, гад, ходит?

— Это я, музыкант из Москвы, — наконец-то осилил проржавевшую гостиничную ручку Санька.

В комнату ринулся горячий воздух с улицы, но, похоже, тут же отступил назад. Духота не пускала его в себя. Воздух улицы выглядел холодным по сравнению с той смесью, что властвовала в комнате.

— Ни-ичего, гад, у меня не бери! — крикнул в стенку мужик. — У меня все пронумеровано! Поймаю, гад, ноги вырву и в ноздри засуну!

Санька посмотрел на свои ноги, потом на ноздри в мутном зеркале на стене и ничего не ответил.

— У те-ебе, гад, выпить ничего нету?

— Я не пью, — ответил Санька. — Особенно в такую жару.

Даже побег из офиса Буйноса не спас его от горького и одновременно нагонявшего сон чувства. Это походило на инфекцию, пойманную от Нины. Только вирус жил не в крови, а в глубине души. Его хотелось вытравить, но он не знал, есть ли такие таблетки.

— К тебе мой человек не приходил? — сев на единственное в комнате кресло, спросил Санька. — Вчера или сегодня.

— Чего ты, гад, спросил? — медленно повернулся к нему от стенки мужик.

Кровать застонала и так горестно завздыхала, что Саньке почудилось, что в комнате есть еще один живой человек.

— Ты один живешь? — спросил он.

— Один… Жена, гад, за товаром в Турцию укатила. Ее, гад, очередь. Моя — через неделю…

— Так приходил парень или нет?

— Какой-то хмырь моченый приезжал… Сопледон…

— На чем приезжал?

— На своих двоих. В смысле, гад, на ботинках с колесами…

— Серьезно?

Санька вспомнил осколок, вырванный из пятки Ковбоя, вспомнил густое коричневое пятно на полу, и удивился. С такой раной он бы сам, наверное, не смог ходить не меньше недели. А Ковбой уже ездил на роликах, будто пятки у него состояли не из мяса и кожи, а из дерева.

— Хор-роший ты парень, Санька! — подперев качающуюся голову рукой, объявил мужик. — Тебя ж Санькой зовут? О-о, я, гад, помню! Но я тебя еще сильнее, гад, полюблю, если ты мне хоть сто грамм, хоть сто граммулечек водочки нальешь, а?

— Когда перень-то приезжал?

— Что?.. А по утряне. Часов в восемь. Я еще тверезый был. Вот так, гадство…

— Он мне что-нибудь передал?

— Ага. Передал. Конфи…ренцивильно…

— Что-что?

— Конверт…вин…цитально…

— A-а, конфидециально!

— Во-во! Оно! Гадское слово!

Мужик по-прежнему лежал в позе римского патриция на пиру, но тельняшка и особенно щетина, завоевавшая его щеки вплоть до мешков подглазий, делали его совсем не похожим на патриция.

— Так что он сказал?

— А что он сказал? — расширив глаза, ошалело посмотрел на Саньку мужик. — Я, думаешь, помню?

— Что, вообще не помнишь?

— Не-а… Токо в голове сидит, что конвер… вен…

— Это ясно! Еще!

— Конвен… ну да, гад, это самое. — Пальцы, удерживавшие его чугунную голову, дернулись, и мужик чуть не упал лицом на пол. — А еще это, как его… A-а, вот!.. Про поноса сказал…

— Какого поноса? — опешил Санька.

— Ну, или подноса…