Искатель, 1998 №3 - Игорь Христофоров

стеклянное-стеклянное море, в котором когда-то утонул по пьяни его отец, и ни о чем не думал. Ему почему-то хотелось спрятаться. Хотя от смерти, сколько ни прячься, все равно не утаишься.

— Ладно, философ, держи лапу, — протянул ослабевшую ладонь Санька.

Кисть Ковбоя оказалась узкой и сухой. Как ветка умирающего деревца.

В эти секунды они не знали, что их рукопожатие видит еще один человек.

«ГИБСОН» С ПЕРЕРЕЗАННЫМИ ВЕНАМИ

— Р-рота, па-адъем!

Это — Андрей. Такой глотке позавидовал бы любой старшина роты. Нужно не меньше бочки спирта и три-четыре ангины, чтобы вылудить подобное горло.

— Я-a что сказал?! Па-адъем, волки! Жрать и репетировать!

— Уроды мышьяковские! Я вас ненавижу!

Это — Эразм. Он всегда говорит не то, что думает, а думает не о том, о чем нужно думать. Под утро ему наконец-то приснилась голая девица с сочными формами, и он успел лишь положить ее грудь себе на ладонь.

— Зачем я с вами поехал в этот гребаный Приморск! Первый раз за месяц приснился нормальный сон и тут…

— А что такое сны?

Это — Виталий. В его вопросе — ответ. Сны наваливаются на него тяжко, будто бетонная плита. У него мир двумерен. День — свет. Ночь — темень.

— Мне б хоть один сон… А они цветные или так… черно-белые?

— Разные. У негров — черные, у китайцев — желтые.

Это — Игорек. Он всегда говорит невпопад. Наверное, потому, что слишком быстро говорит. Он вообще все делает быстро и поэтому у него мало что получается. Но если получается, то лучше уже не сделает никто. Он внушил Виталию мысль о группе, придумал глупое название методом тыка в первую попавшуюся страницу словаря великорусского языка, а потом увеличил ее состав, пригласив барабанщика Андрея, которого он случайно увидел на танцах в каком-то занюханом парке.

— Репетиции без солиста — это как плавать в бассейне, где нет воды. Санька, дай слово, что будешь приезжать вовремя!

— Даю.

Это — Санька. Прошлой ночью он попал в двухмерный мир Виталия. День — ночь — день. Упав на диван прямо в одежде, он очнулся только от крика Андрея и поэтому не мог понять, какой все-таки шел день: тот, в котором сгорел офис Буйно-са, или следующий. У Саньки почти все было среднее: рост, вес, размер ноги и головы, оценки в школе. Не средним у него получились волосы (они выросли золотисто-русыми, под Есенина) и голос. Правда, эпоха микширования и компьютерных студий сделали голос почти ненужной вещью для певца, но Санька еще этого не знал и своим теноровым «А-а-о-о!» гордился.

— А чего жрать-то будем, Андрей? — первым поинтересовался он меню.

— Щас узнаю! Мне хозяйка сказала, что завтрак готов!

— Чур, самая большая ложка — моя! — спрыгнул в кровати Эразм и, на ходу натягивая на бледные костистые ноги бордовые джинсы-стрейч, вылетел из дома.

И через минуту влетел назад. Очков на его лице не было. Они дрожали в сжатом у груди кулаке.

— Уроды! Они порезали аппаратуру! Всю аппаратуру!

Такого подъема не видела еще ни одна, даже самая вымуштрованная рота. Через три секунды ни единой живой души в комнате не было. Ходики с кошачьей мордочкой, висящие над диваном, перестали раскачивать влево-вправо глазами. Теперь их стальные зрачки, плохо закрашенные черной краской, ошарашенно смотрели сквозь окно на улицу и не могли понять, почему сильнее всего размахивает руками парень в черной майке с вязаной шапочкой на голове.

— У-рроды! — бегая вдоль веранды, орал Эразм. — Кто вытащил футляр с моей гитарой под навес?! Кто?!

— Я вытащил, — побурев, ответил Андрей. — А что?

— На, посмотри! — выхватил Эразм из футляра гитару.

Перерезанные струны нитками повисли к земле. На месте вырванного с мясом резонатора чернела дырка, колки были согнуты, а на грифе четко выделялось нацарапанным самое популярное заборное слово из трех букв.

— Это же «Гибсон», а не просто «фанера»! — взвился Эразм. — На такой Ангус Янг из «Эй-Си-Ди-Си» играл! Знаешь, за сколько я ее в Штатах купил?!

— И моей — конец! — взвизгнул Игорек.

Его бесколковая бас-гитара, не самая, впрочем, родовитая и фирменная, тоже была изувечена. От одного вида переломанного грифа у него навернулись слезы.

На синтезаторе Виталия не хватало всех клавиш в суб-контр-октаве и контр-октаве. Все остальные, начиная от ноты «до» большой октавы, почему-то уцелели.

— А поч-чему твои барабаны целы, а? — наступал и наступал на Андрея Эразм. — Может, ты у них старый знакомый, что они тебя пожалели?!

— Хватит орать! — перекрыл его крик Санька.

Он встал между Андреем и Эразмом, вцепился в изувеченного «Гибсона» и все-таки вырвал его из рук гитариста. У того сразу стало обреченным лицо. Ему будто бы только что сказали, что он всю жизнь занимался не своим делом.

— Прекратите ругань! — опять подобрал начальственные вожжи Санька. — Им только того и хочется, чтоб мы перегрызлись!

— Кому — им? — в затылок спросил Андрей.

— Бандитам, — ответил Санька Эразму.

Тот все так же стоял, плетьми опустив руки, и вязаная шапочка на его голове смотрелась шапкой волос, выкрашенных в орнамент для конкурса причесок.

— Все. Я сваливаю из этого дурдома, — тихо произнес он, повернулся и прошлепал в дом.

— Андрей, зачем ты вытащил гитары под навес? — обернулся к барабанщику Санька.

— Так репетиция же… Сразу после завтрака. Я подумал, все равно вытаскивать надо…

— А где гитары лежали?

— Вон в той комнатке, — кивнул Андрей на подслеповатое оконце. — И синтезатор там, и тряпки…

— А ударная установка?

— В сарае. В комнатке для нее места не было. Только тарелки влезли.

— Он их хоть не погнул?

— Не-ет.

— Значит, ты вытащил гитары прямо в чехлах? — пытался понять тактику вредителя Санька.

— Да, в чехлах. Сложил на лавочке.

— А свои барабаны?

— Я их вытащил первыми.

— Синтезатор, значит, ты еще не успел выволочь?

— Ну да. Только собрался, ну, после объявления команды «Подъем!» Вот… А этот… Эразм сразу полез к своему «Гибсону». Открыл футляр и…

— А клавиш на полу нет?

— Не-ет, — грустно ответил за Андрея Виталий. — С собой, видно, сволочь, унес. Клиптоман гребаный!

— Пошли к хозяйке! — предложил Санька.

Уже знакомый звук галош-вездеходов опередил его желание. Под навес выплыла хозяйка дома. Ее лицо лучилось любовью и радушием. К такому лицу полагался поднос с хлебом-солью.

— Приглашаю на завтрак, товарищи! — бодро объявила она. — Яичница готова! Помидоры — мои! Вы еще не пробовали мои помидоры? У меня во всем Перевальном завсегда самые первые появляются!

— Спасибо, — сглотнул голодную слюну Санька. — У нас к вам один вопрос: вы ночью ничего подозрительного не слышали?

— Нет. Я так