Бесшумная смерть - Эдуард Анатольевич Хруцкий

Борису на минуту показалось, что он вновь попал в Мапуту, там так же бесцельно гуляли по пляжу негры.

Господи, до чего же их здесь много! Неужели съехались на уикэнд со всей Голландии?

Правда, здесь они были не такие нахальные, как в Мозамбике. Там ему и его ребятам частенько приходилось драться с наглыми аборигенами.

Нет, в Европе они ведут себя потише. Но это ненадолго. Кто-кто, а Кондрашов прекрасно изучил повадки чернокожих. Общаясь с ними постоянно, он со смехом вспоминал детские переживания над «Хижиной дяди Тома» и влюбленность в сильного и отважного Геркулеса из «Пятнадцатилетнего капитана».

Все-таки, наверное, юаровцы были правы, говоря о неграх с затаенной опасностью.

К сожалению, ее не чувствует в полную силу цивилизованная Европа со своим бюргерским либерализмом.

Вон их сколько, негров, со своими толстозадыми женами и выводками нахальных, крикливых пацанов. Они и в Африке, несмотря на голод и эпидемии, плодятся, как кролики, а в инкубаторских условиях Европы… Скоро они и мусульмане захватят эти благословенные края, вытеснив в резервации тех, кто когда-то считался здесь хозяевами.

Кондрашов сел на лавочку и закурил, на другом ее краю вольготно расположились два негра в пестрых тряпках, разложившие на лавочке жратву, пиво, мороженое. Они жадно ели, недружелюбно поглядывая на белого в двухцветной куртке, словно говорили: «Ну чего ты сюда приперся? Другого места не нашел?»

Капитан посмотрел на них тяжело и мрачно. Посмотрел и отвернулся. Он-то помнил слова Киплинга, что на всех поступках белого человека должна лежать печать неизбежности.

И это, видимо, поняли его шумные соседи и сразу затихли.

Кондрашов курил, разглядывая фланирующую толпу.

Чья-то рука легла ему на плечо.

Борис обернулся.

За его спиной стоял человек в такой же куртке. Кондрашов встал. Господи! Он же прекрасно помнит это словно вырубленное из дерева лицо со шрамом на щеке. Спокойный прищур светлых глаз, тяжелый подбородок боксера. Связник засмеялся:

– Ну вот, Борис, мы и встретились.

И уплыла, словно ее вообще не было, набережная в Гааге. Рестораны растворились, исчезли палатки, парни с тигренком и фотоаппаратом.

…И услышал Кондрашов океанский прибой, и запах джунглей и пены на берегу почувствовал. И крик, протяжный и тревожный, услышал. Голос какой-то рогатой птицы, к которому он не мог никогда привыкнуть.

И пот свой почувствовал, и рубашку промокшую, неприятно липнущую к телу.

И звезды увидел мохнатые, как скорпионы, прибитые к черному пугающему небу.

Его втащили в палатку Сережа Попов и Олег Голицын. Белого, в форменной одежде с майорскими четырехугольниками на погонах.

– Где взяли? – спросил Борис.

– В ста метрах от лагеря, – отдуваясь, ответил Серега.

– Сопротивлялся?

– Не успел.

– Посадите его на ящик, – приказал Борис.

В блекло-желтом свете аккумуляторной лампы лицо задержанного казалось старым и измученным.

– Вы кто? – спросил Борис.

– Какая разница, – усмехнулся задержанный.

– Вы офицер армии ЮАР?

– Нет.

– Так кто же?

– Я из бригады полковника Матерса.

– Наемник, – прищурился Борис.

– А вы кто, русский? Робин Гуд, маленький лорд Фаунтлерой? Вы тоже наемник. Только мы едем рисковать за деньги, на которые сможем неплохо пожить, а вы – за деньги для ваших бонз.

Задержанный встал. Был он крупным, с сильными руками. Рубашка порвалась, один погон свисал с плеча на грудь.

– Я хочу пить и курить.

– Снимите наручники, – приказал Борис. – Посадите его на стул и свяжите ноги.

Борис бросил на стол пачку сигарет, налил в стакан виски и воды.

– Кури и пей. Утром мы отдадим вас, майор, неграм.

– Лучше убейте меня, вы же знаете, как они пытают пленных. Отдайте меня в вашу спецслужбу. Мы же солдаты.

За пологом палатки катилась маслянистая африканская ночь. И они оба были чужие здесь.

Наемник майор Бернар Жиро и русский старший лейтенант Борис Кондрашов.

Они пили виски и говорили. Это был странный, ломкий, рвущийся, нервный разговор. Два сильных, умных человека, заброшенных судьбой на край земли, знающих, что могут умереть в любое время за чужие интересы.

В три часа звезды стали отдаляться от земли, небо стало сереть.

Борис встал, вынул нож и разрезал ремни на ногах майора.

– Вставай. Француз встал.

Борис бросил ему его ремень с кобурой.

– Иди. Пока темно. Уходи вдоль линии прибоя. Возьми сигареты. Это все, что я могу сделать для тебя, коллега.

Француз пожал ему руку, заглянул в глаза:

– Жаль, Борис, что мы не увидимся никогда. Жаль. Спасибо тебе.

Майор исчез, словно растворился в темноте… И вдруг он словно опять возник из нее и смотрел на Бориса радостно и весело.

– Бернар, – засмеялся Капитан, – Бернар, сукин сын. Ты…

– Я же говорил тебе в Африке, что мы оба наемники. Платили – воевали друг против друга. Платят – деремся в одной команде.

Француз стоял перед ним, улыбался радостно, глядел на Капитана чуть прищурившись, но Почему-то Кондрашову стало вдруг тревожно и страшновато.

Москва. Сергей Никольский

Неплохие двери были у этой квартиры, а главное, замки уж больно замысловатые. Так что Никольскому оставалось изучить рубчатый половик, на котором сосед и нашел патрон.

Ничего, кроме пыли, на нем не было. Даже комочков грязи. Видимо, редко ступала сюда нога человека.

Участковый сообщил, что квартиру приобрел коммерсант Селиванов Лев Владимирович, 1943 года рождения, уроженец города Омска.

Зоркие соседи, доверенные лица участкового, поделились соображениями, что в квартире никто не живет и мебель туда не завозили.

Окна на третьем этаже зажигались по темному времени всего несколько раз, и то на очень короткое время.

Проникнуть в квартиру никакой возможности не было, а следить за ней круглосуточно – невозможно. Но генеральскую просьбу исполнять надо. Тем более что твердый и хамоватый Колесников просил Никольского так, словно в этом деле был замешан его знакомый.

Информаторы и агенты его и Лепилова ничего не знали ни о хозяевах, ни о жильцах таинственной квартиры. Даже вездесущий Стас только развел руками, тем самым дав исчерпывающий ответ.

Стыдно было идти к Колесникову и говорить, что ничего не получилось.

Попав в положение практически безнадежное, Никольский почувствовал, что к нему возвращается сыскной азарт. Тот самый, который он считал безнадежно утраченным.

У дверей этой проклятущей квартиры он словно помолодел лет на десять, куда-то ушли скепсис и ироничное отношение к происходящему, которые в последние годы стали для него защитой от нынешней гадости.

Он словно вскрыл бронированную дверь, за которую хотел спрятаться от грустной реальности сегодняшнего дня.

Дом три, который он так досконально изучал, был точной копией его дома.

Значит, здесь должен быть черный