Кабул – Нью-Йорк - Виталий Леонидович Волков

брата, он испытал облегчение. Некому теперь на целой земле проверить, справится ли он с великим заданием, некому предать его позору, если он, в силу обстоятельств, не осуществит задуманное.

Долго потом замаливал слабину свою перед Аллахом Саат. И понял, что замолил, когда пришла на смену стыду и досаде на себя радость иного рода, и пусть назовут ее тенью тщеславия те, чьи глаза покрыты бельмом робости. Теперь не Одноглазый Джудда, а он — первый в ответственности за возмездие неверным и за очищение. За отряхивание правого от неправого. Об уходе брата он не печалился. Тот завершил свой путь, судя по всему, по своей воле, ногами стоя на земле. В стане врага и с жизнью врага в руке.

Но когда полнота ответственности, возложенной теперь только на его плечи, была им принята и осознана, дни его стали тревожнее, и без того подозрительный, во сто крат подозрительнее стал глядеть он на окружающих, на товарищей. Во сто крат более суровой мерой стал вымерять и себя, и их. Когда уходили его соседи на найденные ими рабочие места, он принимался продумывать, что должно сделать, если даст слабину, если пожалеет сей инженерный мир Мухаммед-Профессор, или если умрет от сердечного порока Пустынник, или же, что того хуже, откроет в лабиринте скрытого под кожей мира возможность жить на этой земле, или — и это казалось невероятным, но пугало больше прочих страхов — если его тельник Карат отвернется от него. Саат не забыл про мороженое в Москве.

Саат готовился и заготовил планы на случаи всяческих измен, в том числе и тельника, только каждый день, обращаясь к небу, просил оставить ему не Профессора, не Пустынника, а Карата.

И когда могучий селянин успокоил его и отошел ко сну, Саат укрепился в готовности вести дело к окончательному выяснению позиций. Ибо настанет завтра… Черный Саат не сомкнул глаз этой ночью.

Долго они шли к последнему чаепитию перед последним выяснением позиций. К точке невозврата. Noreturnpoint. Дальше — смерть или смерть. С того дня, как он в первый раз схлестнулся с Пустынником, прошли годы, и каждый из тысячи дней он представлял себе их будущее выяснение позиций. Но то было до смерти брата, а теперь ответственность иная, Пустынник! Саат желал этого выяснения, как больше жизни желает ясности узник, томящийся в ожидании решения своей судьбы неторопливыми судьями, как настоящий мужчина, муж, желает узнать наверное, изменила ли женщина!

Но Саат не торопился. Он опасался прямоты и невероятной хитрости, сочетавшихся, по его мнению, в старике — так он расчленял на составляющие то, что другие полагали мудростью Керима.

Саат дожидался толчка извне, чтобы сказать: все, с этого дня и до конца я — ваша вера! Высчитывал, сможет ли произнести такое при Пустыннике, который паутинами толкований способен запутать людей, как мушек, и убедить в сложности простого, в оборотности прямого!

И вот теперь день настает. Живая угроза их делу рядом с ними, она сама объявила о себе, как будто ее устами бог обращается к ним с предупреждением и побуждением.

Пусть покажут, что готовы к главному, пусть докажут, что не размякла воля хлебным катышем ни в молоке Москвы, ни в пиве Кельна. Пусть убьют писателя, прознавшего про их пути.

Саат пока не стал задумываться о том, как ликвидировать Балашова наиболее безболезненно для группы. Он больше думал о том, что писатель счастливо послужит пробным камнем, проверкой для выявления слабого — того врага, что притаился в них самих. Опасность, исходящую от этого врага, Саат считал куда более серьезной, чем угрозу «засветить» группу.

Слава Аллаху, его главное оружие, его Карат, по-прежнему в его руках. Но не смутит ли в последний миг своими речами простомыслого тельника Пустынник? И станет ли смущать?

Командир снова и снова, до самого утра и после, когда отправились шахиды на мирные промыслы, будоражил воображение, представлял себе вечернюю сходку.

Убить Балашова. Выяснение отношений

Сходка шахидов произошла на свежем воздухе, на поляне парка, огромным полукругом охватившего правобережный Кельн вдоль талии его внешнего кольца. По дорожкам порхали бегуньи, жужжали спицами велосипедисты, гордо прохаживались собачники, а четверо афганцев устроились под липой, равноудаленной от путей, проторенных людьми.

Солнце тяжелым корольком закатывалось за тучку, что божий зрачок за огромное веко, но поздние городские сумерки не спешили наплывать на город.

Афганцы сидели на циновках вокруг термоса, наполненного крепким чаем. Перед каждым чашка, но чайный джин не торопился покидать теплый сосуд. Хозяином джина выступал Черный Саат. Он держал речь.

— Благодарю вас, братья мои. Пришло мое время принять решение, и я собрал вас, чтобы прежде испросить совета…

Мухаммед-Профессор и Карат одобрительно склонили затылки и провели ладонями по бородам. Пустынник остался бездвижен. Казалось, уши его залиты воском. Но Саат знал за их мудрецом такую манеру и был уверен, что тот слышит и понимает каждое его слово.

Саат восседал подбоченясь, кулаки уперев в бока, а когда говорил, правая ладонь, сложенная в щепотку, носилась передо ртом, словно тяжелая парусная лодка под переменчивым ветром.

— Мы готовились. И мы готовы сокрушить вражеский собор, — вел он свою речь, в которой на родном языке повторил то, что они все знали, — об их миссии и о врагах, главным оружием которых служит разврат, искус механического Бога и убеждения, что они наделены правом улучшить мир, не улучшив человека, не приведя его к покорности Богу.

Когда командир группы произнес слова о покорности, Мухаммед-Профессор отвел взгляд от него. Ему пришло на ум крамольное: не Саат ли тот грубый наблюдатель, такой же грубый, как вторгшийся шурави или американец — тот грубый наблюдатель, который одним взглядом на заветное нарушает хрупкий мир осиных связей и подобий, одним прикосновением указующего слова-перста лишает пыльцы цветок того целостного, которое лепестками окружает человеко-бога, о котором мыслит Керим Пустынник? Не равен ли в том и сам Саат шурави и пиндосу, подтверждая принцип, что подобное лечится подобным?

Саат, словно уловив флюиды оппортунизма, устремил черный огонь своего взгляда на Мухаммеда:

— Пора действий настала. Враг рядом. Вчера вы, бдительные братья мои по оружию, встретились с ним лицом к лицу. И я обращаюсь к вам: кто остановит его? Кто из нас убьет писателя-шпиона, пока тот изворотливым умом не дошел до нашей тайны, не донес на нас? Ждать нельзя, наша встреча с ним — указание самого неба. Кто и как, братья мои?

В зрачках Пустынника мелькнула белая молния. Он кашлянул в ладонь. Остальные обратили к