Окно Иуды - Джон Диксон Карр

теоретически. Предположим, покойный стоял около стола лицом к буфету (посмотрите на схему кабинета). Далее предположим, что он наклонился над столом, чтобы что-то взять. Если в это время стрела была выпущена со стороны буфета, могла ли она войти в тело так, как это получилось?

– Теоретически это возможно.

– Спасибо, у меня все.

Г. М. шлепнулся на свою скамью. На повторном допросе генеральный прокурор был краток:

– Если бы все случилось по версии моего ученого коллеги, остались бы в кабинете следы борьбы?

– Полагаю, что нет.

– Воротник и галстук покойного не пребывали бы в беспорядке, пиджак не стал бы задираться, руки не были бы грязными, а на правой ладони не оказалось бы царапины?

– Нет.

– Могла ли царапина на руке у покойного появиться оттого, что он пытался поймать выпущенную стрелу в полете?

– Я считаю такое предположение абсурдным.

– Как вы полагаете, мог ли убийца прятаться в буфете вместе с громоздким арбалетом?

– Нет.

– И последнее, доктор. Я хотел бы кое-что уточнить относительно вашего права судить о том, принимал ли подсудимый наркотик. Если не ошибаюсь, вы проработали в больнице Святого Прейда на Прейд-стрит более двадцати лет?

– Да.

Наконец доктору позволили удалиться, и обвинение вызвало самого главного из своих свидетелей – Гарри Эрнеста Моттрема.

Инспектор Моттрем находился все это время за столом солиситоров. Несколько раз я останавливал на нем взгляд, еще не зная, кто он такой. Инспектор был человек неторопливый, уверенный в себе, осторожный в поступках и словах. Относительно молодой мужчина – ему едва исполнилось сорок лет, – он отвечал на вопросы четко и без особой спешки, выказывая немалый опыт участия в судебных процессах. Стоя навытяжку, он будто говорил: «Мне не по душе набрасывать петлю на чью-то шею, но будем благоразумны: убийца есть убийца и чем быстрее мы от него избавимся, тем лучше». У него было квадратное лицо с коротким носом и массивной челюстью; пронзительный взгляд указывал на его проницательность, хотя, возможно, ему просто нужны были очки. Инспектор излучал ауру честного семьянина, стоящего на страже общества. Он произнес присягу громким голосом и сфокусировал свой острый (или близорукий) взгляд на прокуроре.

– Я, детектив-инспектор полиции Лондона, был вызван четвертого января в дом номер двенадцать на Гросвенор-стрит и прибыл туда вечером, без пяти минут семь.

– Что случилось дальше?

– Меня провели в комнату, которую называют кабинетом, где я нашел обвиняемого в компании мистера Флеминга, дворецкого и констебля Хардкасла. На мои вопросы они отвечали в точности то, что повторили потом здесь, в суде. Потом я спросил обвиняемого, хочет ли он что-то добавить. Он ответил, что, если я выставлю из комнаты трех гарпий, он постарается мне все рассказать. Я попросил остальных покинуть помещение, закрыл за ними дверь и сел напротив обвиняемого.

Далее он озвучил первые показания Ансвелла, которые мы уже слышали со слов генерального прокурора (он зачитывал их во время вступительной речи). В сухом изложении инспектора Моттрема они прозвучали еще более тускло и бессодержательно. Когда инспектор добрался до отравленного виски, сэр Уолтер его перебил:

– Обвиняемый сказал вам, что покойный угостил его виски с содовой? Что он выпил половину стакана, а потом поставил его на пол?

– Да, около своего кресла.

– Мне кажется, инспектор Моттрем, вы ведете трезвый образ жизни.

– Это так.

– Скажите, вы уловили в дыхании обвиняемого запах виски? – спросил прокурор мягким голосом.

– Нет, я совершенно ничего не почувствовал.

Этот аргумент оказался настолько простым и очевидным, что, полагаю, обвинение специально приберегало его напоследок, чтобы обрушить как гром среди ясного неба. И это действительно возымело действие, так как суть дела была знакома и понятна каждому из присяжных заседателей.

– Продолжайте, инспектор.

– Когда он закончил, я сказал: «Вы понимаете, что все это не может быть правдой?» Он ответил: «Меня подставили, инспектор. Клянусь Богом, меня подставили. Но я не понимаю, кто из них в этом замешан и зачем они это сделали».

– Как вы полагаете, о ком он говорил?

– Я думаю, о людях в доме. Со мной он разговаривал свободно; я бы сказал, проявлял дружелюбие и готов был во всем мне помогать. Однако остальным он не доверял: ни родным покойного, ни его друзьям. Тогда я спросил его: «Если вы признаете, что дверь и окна были закрыты изнутри, как мог кто-нибудь сделать то, о чем вы говорите?»

– Что он ответил?

– Он завел речь о детективных историях, – ответил свидетель слегка обеспокоенным тоном, – о том, как там умудряются запирать двери и окна изнутри, оставаясь снаружи, – при помощи проволоки и других приспособлений.

– Вы любите читать детективы, инспектор?

– Да, сэр.

– Вам известны методы, о которых говорил обвиняемый?

– Кое-что знаю, сэр. Некоторые из тех методов могут сработать, если сильно повезет. – Инспектор нерешительно помолчал и продолжил: – Но только не в этом деле.

По знаку прокурора вновь достали ставни, а заодно и дубовую дверь на оригинальной дверной коробке.

– Полагаю, в тот вечер вы и сержант Рэй разобрали дверь и ставни, чтобы отнести их в участок для изучения?

– Да.

– Можете ли вы объяснить, почему те методы не могли бы сработать в данном случае?

Объяснения Моттрема оказались стары как мир, однако они были надежны и неопровержимы, как сам Олд-Бейли.

– Что вы сделали после того, как расспросили обвиняемого про дверь и окна, инспектор?

– Я спросил, не возражает ли он, если его обыщут. Он встал – до этого времени он сидел в кресле, – и я начал его обыскивать; вскоре я нащупал уплотнение в заднем правом кармане брюк, под пальто.

– Что он сказал?

– Он сказал: «В этом нет необходимости. Я знаю, что вам надо». Затем он раскрыл пальто, достал из заднего кармана предмет и передал его мне.

– Что он вам передал?

– Автоматический пистолет тридцать восьмого калибра, полностью заряженный, – ответил свидетель.

Глава восьмая

Старый медведь еще не ослеп

«Уэбли-энд-скотт» тридцать восьмого калибра был предъявлен для опознания. Кто-то позади нас тихо напевал «О, кто сказал, он не убил…» на мотив песни «О, кто отважится со мной…»[21]. Всеобщая атмосфера скептицизма сгустилась настолько, что стала физически ощутимой. Мой взгляд случайно упал на Реджинальда Ансвелла, и я заметил, что улика впервые вызвала его интерес. Он резко вскинул голову, однако его угрюмое привлекательное лицо не выражало ничего, кроме высокомерия. Вскоре он опять опустил голову и принялся постукивать пальцами по графину с водой, что стоял на столе солиситоров.

– Это тот самый пистолет, который вы достали из кармана обвиняемого? – продолжил допрос сэр Уолтер Шторм.

– Да.

– Обвиняемый