Скверное место. Время московское - Вадим Тихомиров

– Спокойно. Отведи-ка ты лучше эту девку в соседний кабинет. И допроси, как она до такой жизни докатилась.

Когда они остались с Рябушкиным один на один, вор в законе спросил:

– Зачем вы так? Вы что, с дуба рухнули? За что?

– Да, неувязочка вышла. На кой черт ты ноги на стол заворотил? Вот и не обижайся, что все не по сценарию вышло.

– Собаки вы, а не люди. С такими шакалами, как вы, я не хочу иметь никаких дел.

– Ты особо не зарывайся. И, если будешь ругаться, я обратно Серегу позову. Дел он никаких иметь с нами не хочет. Да какие у нас с тобой могут быть дела? Только уголовные. Мне с тобой общаться противно, но работа есть работа.

Рябушкин, не спрашивая разрешения, закурил. Большаков на это никак не отреагировал, понимая, что человек, пусть никчемный для общества человек, находится в стрессе.

Помолчав с минуту, Рябушкин стал говорить:

– Так отпусти. Вот здесь в пачке десять косарей зеленых. Бери, они твои. Чего лыбишься? Мало? Завтра у тебя будет в десять раз больше. Я за свои слова отвечаю. Да че завтра, отпусти сейчас, через полчаса сотка будет у тебя в кармане, и другана твоего, падлу, не обижу. Ну чего ты лыбу давишь? Тебе весело? А с голой жопой тебе жить тоже весело? Ты что своим детям после себя оставишь? Галифе да вонючие портянки? Ты завтра уже сможешь себе квартиру четырехкомнатную на Красной Пресне купить. Да чего там купить, я на тебя шикарные апартаменты перепишу или на кого скажешь. А денежки оставь на мелочовку. Отпусти меня, начальник! Христом Богом прошу.

– Отпустить отпущу, – сказал Большаков и закурил сам.

– Вот и ладушки.

– Как только объяснение с тебя возьму, и ты мне его подпишешь.

– Так, значит? Посмеяться надо мной решил? Ну ладно. Я не буду ничего подписывать. Я в авторитете, и мне ваши бумажки подписывать западло.

– Ты чего, дядя? У меня рабочий день заканчивается. Сегодня пятница, и мне домой к детям и жене надо. Не порть мне вечер.

– А то че?

– Да ниче! Увидишь!

Тут медленно и со скрипом приоткрылась дверь, но в нее никто не вошел. И лишь через значительную паузу в нее просунулась большая круглая голова. Сначала она посмотрела на Рябушкина, потом начала растягиваться в улыбке, зловеще сверкая железными зубами.

– Ну что, когда? – спросила голова и захлопала глазами.

– Саша, подожди, еще не твое время, – отмахнулся от Зверева Большаков. – Жди команды.

Голова послушно кивнула, и дверь беззвучно закрылась.

Рябушкин что-то почувствовал и настороженно спросил:

– Это кто? Вы чего хотите?

Настал черед Большакова держать речь. И он ее начал:

– Слышь, уважаемый! Давай я тебе все популярно объясню.

– Ну валяй!

– В чем у тебя проблема? Хочешь знать? Так вот, у нас к тебе вопросов нет. И претензий тоже. Нас попросили, а мы просто сыщики, и мы сделали свое дело. Мы ребятам из Воронежа помогали. Тебя ведь хрен поймаешь. На звонки ты не отвечаешь, живешь непонятно где… У тебя не московские проблемы, у тебя воронежские заморочки, ты с ними в Воронеже и разбирайся. А нам надо рабочую неделю заканчивать, кабинеты закрывать, а проблема в подписи. У тебя два варианта. Подписать бумагу и, с учетом твоего авторитета, спокойно ехать в Воронеж и разбираться там. Судя по этим документам, которые у нас есть, ты найдешь себе нормального адвоката, какую-нибудь падлу, ну, отсидишь трое суток, и тебя отпустят, а мы из-за тебя на электричку опаздываем, там жены, дети – это будет очень неприятно.

– Как же, поверил я вам, – презрительно отозвался Рябушкин. – Вы же менты, вы такие. А что со вторым вариантом?

– Имеется и второй вариант. У меня стоит здесь большая видеокамера, я ее беру и ставлю на сейф. Видел мужика? Это Саша Зверь. Сейчас мы его вызываем.

– И че?

– Да ниче! Заколебал чекать! Короче, он у нас нетрадиционной ориентации. Мужиков, особенно зэков, очень любит. А потом мы эту кассету раскидаем по всем видеосалонам. Его лицо замажем, а твое оставим. И все, твоему авторитету будет крышка.

– Вы что, менты? Это западло!

– А не западло нормальных людей задерживать? Мы здесь столько времени потратили! Столько народу гонялось за тобой! Мы же с тобой нормально говорим. Подпишешь бумагу?

Рябушкин напряженно молчал. А театральное действо уже заработало. Сначала в кабинет зашел Рязанский и начал усиленно разминать кулаки. Потом дверь вновь приоткрылась, и в нее показалось улыбающееся лицо Саши Зверя. После этого следовал антракт. Рязанский уходил, дверь закрывалась.

– Ну что? Три минуты – и вызываем Зверя! – подвел итог всем этим хождениям-появлениям Большаков.

Рябушкин снова закурил, подумал, потом закурил еще.

– Нет, начальник, не надо беспредела, я все подпишу и поеду в Воронеж.

* * *

В субботу он нагрянул в родные пенаты, в УБОП своего родного областного центра. Встречали его Стас и Лева по-царски. В отдельном кабинетике, втихаря от начальства, они накрыли такой стол, что любой ресторан позавидовал бы. Три тарелки бутеров, и все с баклажанной икрой. Водка, ну что водка, она тоже была, но какая-то уж больно импортная, ее что пьешь, что не пьешь, все равно не шибко голову туманит, со здравого смысла не сбивает, а после пол-литра на брата и вовсе на философский лад настраивает. Тем более и повод был немалый: пару месяцев назад Большакову грохнуло тридцать лет, но из-за всеобщей занятости собраться за одним столом они так и не смогли.

Говорил Стас. Он явно соскучился по Андрею и старался вложить в свои слова все свое уважение к своему другу:

– Ну что, братцы, давайте выпьем за нашего боевого товарища Андрея Казимировича. Что тут скажешь? Тридцать лет – это не тот возраст, чтобы печалиться. Почки еще не шалят, печень нормального цвета, мотору до капитального ремонта еще как минимум пару десятков лет. Желаем тебе, Андрюха, очередного звания и чтобы эта вся маета с квартирой в Москве поскорее закончилась и ты вместе с семьей стал полноценным москвичом. За тебя и до дна!

– Спасибо! Твои бы слова да Богу в уши! – отвечал Андрей, а Лева Милицин в это время успел негромко проскандировать:

– Ура! Ура! Ура!

– Тихо ты, начальство кругом! Причем не мое, а ваше, товарищи офицеры.

– Да какое начальство? – заспорил Лева. – Сегодня суббота.

– Вот по всему, неопытный ты. Не знаешь, что береженого