Холод в Берлине - Эуджен Овидиу Кирович

– После вашего звонка я переговорила со своим начальством. Мне посоветовали не обсуждать с вами Амалию.

Я сделал вид, будто удивился.

– В самом деле? Почему?

Женщина была напугана, но храбрилась.

– Могу я взглянуть на ваши документы? – спросила она.

Я достал из кармана и протянул ей свое журналистское удостоверение. Она внимательно его изучила и заметила:

– По телефону вы назвались военным по фамилии Джонсон. Но теперь я вижу, что вы журналист Хубер.

– Если вам нечего скрывать, почему вы просто не ответите? Вопрос вполне невинный. Когда вы последний раз видели Амалию?

– Мне нельзя с вами разговаривать, – вновь сообщила фрау Вагнер, собравшись с духом.

Она нервно ерзала на стуле, теребя заклепки на подлокотниках. Я заметил на ее левом безымянном пальце бледный след и спросил, замужем ли она.

– Я вдова. Муж погиб на войне.

– У вас есть дети?

– Да, мальчик и девочка. Они за городом, у моих родителей.

– Где вы провели выходные после исчезновения Амалии?

– Как я и сказала, мне нечего сообщить вам об Амалии.

Я протянул ей папку с увеличенными снимками.

– Раз уж я здесь, взгляните, пожалуйста, на эти фотографии.

– Что за фотографии?

– Это займет всего пару минут. Прошу вас.

Фрау Вагнер положила папку на колени, открыла и начала по очереди просматривать снимки. Сперва выражение на ее лице было отрешенным, словно она совершенно не осознавала, на что смотрит, затем с губ сорвался стон, она уронила фотографии на пол и закрыла лицо руками.

Я встал, собрал разлетевшиеся по ковру снимки и положил обратно в папку. Фрау Вагнер сквозь пальцы взирала на меня округлившимися глазами. Я сел и спросил:

– Вам не сказали, что с ней случилось, верно?

– Почему вы дали мне эти жуткие… жуткие…

– Они подтверждают смерть вашей подруги. Что бы вам ни наплели, правда такова: в тот вечер пятницы Амалию изнасиловали и убили. И поскольку тело спрятали, теперь ее даже нельзя похоронить должным образом.

Она покачала головой:

– Неправда! Вы лжете! Амалия уехала в Штутгарт!

– Вы видели фотографии. Ведь вы ее узнали? Вы солгали инспектору Бауэру, сказав, что общались с ней по телефону.

Вагнер ничего не ответила, отчаянно пытаясь взять себя в руки. Глубоко вздохнув, она вытерла слезы, махнула в направлении папки на диване и упрямо повторила:

– Вы лжете. Это… это существо не может быть Амалией.

– Тут она обычно молилась? – кивнул я на алтарь.

Фрау повернула голову и уставилась на распятие.

– Разве вам не все равно, кто с ней так поступил, фрау Вагнер? Ей был всего двадцать один год. И она носила под сердцем ребенка, если вы еще не знали.

Вагнер тихо рыдала, на этот раз не пряча лица. Ее голова начала поникать, пока подбородок не уперся в грудь. Переплетенные пальцы легли на колени.

– Знаю, вы напуганы, – утешал ее я. – Вполне естественно. Но со мной вы можете быть полностью откровенны. Обещаю, я ни при каких обстоятельствах никому не раскрою ваше имя как источника информации.

На несколько бесконечно долгих мгновений воцарилась тишина. На кресте над импровизированной скамьей застыл в агонии деревянный Христос, старинные часы отсчитывали секунды, одну за другой, а Вагнер продолжала беззвучно плакать: слезы текли по лицу и капали на колени. С первого этажа послышался металлический скрежет, через несколько мгновений с лестничной клетки донесся запах жареного лука. С полки на меня рисованными глазками взирала фарфоровая кукла в нарядном зеленом платьице.

Наконец Вагнер достала из рукава носовой платок, высморкалась, утерла слезы и, не глядя на меня, начала рассказывать:

– Я знала, что у Амалии есть мужчина, поэтому не встревожилась, когда она не вернулась домой в тот вечер. Время от времени он забирал ее к себе. Последний раз я видела ее в пятницу. Они вместе ушли с работы около шести. В понедельник утром, не обнаружив ее в отделе, я спросила его о ней. Он выглядел очень встревоженным и велел мне взять выходной. Затем ко мне пришли из полиции, чтобы расспросить об Амалии, поскольку администрация подала заявление о ее пропаже. Неделю спустя он сказал, что Амалия в целости и сохранности в гостях у родственников в Штутгарте, дал мне номер телефона и попросил позвонить по нему. На том конце провода оказался полицейский инспектор. Я сообщила ему, что в тот день разговаривала с Амалией по телефону.

– Кто вас просил это сделать? Дюплесси?

– Нет, – покачала она головой, – мужчина по фамилии Бернар. Правая рука Дюплесси, он заправляет всеми делами в отделе.

– Вы ему поверили? Когда он сказал, что Амалия в Штутгарте?

– Не знаю. Пожалуй. Или, может, просто отчаянно хотела верить. Бернар попросил меня сложить все вещи Амалии в чемодан, а потом приехал Марсель, шофер Дюплесси, и забрал их.

– Когда это было?

– Точно не помню. На прошлой неделе. Кажется, в пятницу. Или же в четверг.

– Почему Амалия приняла ухаживания Дюплесси?

Вагнер горько усмехнулась:

– Оглянитесь, герр Хубер! Она видела в этом мужчине рыцаря на белом коне, готового ее спасти. По крайней мере, так ей казалось. Кроме того, она мечтала уехать из страны, особенно из-за истории с семьей.

– Какой истории? Насколько я знаю, ее семья погибла в Дахау. Мне даже сказали, что Амалия доложила в гестапо о еврейской девочке, которую укрывали ее родители в Штутгарте.

– Вот видите, именно поэтому Амалия так отчаянно хотела уехать из Германии, – вздохнула Вагнер. – Все обвиняли ее в том, чего она не совершала!

– Она не была осведомительницей гестапо?

– Разумеется, нет! Она обожала родителей! А в младшей сестренке души не чаяла, разве Амалия могла так с ней поступить? Переехав сюда, в Берлин, чтобы позаботиться о тетушке, она познакомилась с новым духовником в церкви Святого Иосифа на Фридрихштрассе. Людвигом Шмиттом. Он завоевал ее доверие, и какое-то время спустя Амалия рассказала ему о Джудит, еврейской девочке, которую прятали ее родители. Их арестовали на следующий же день. Амалия не сомневалась: в гестапо доложил Шмитт, пусть даже ей не хотелось верить, что священник способен нарушить тайну исповеди. Все винили Амалию, но не тетя, та знала, что племянница скорее умерла бы, чем причинила вред родным.

– Почему Амалия не попыталась после войны вернуть свое доброе имя?

– Как? Отец Шмитт покинул город, свидетелей никаких не было, ничего не докажешь. И порой люди верят в то, во что хотят верить. Священнослужитель, доносящий на своих прихожан, – весьма неприглядная правда, о которой лучше не знать.

– Вы в курсе, что Амалия была беременна?

– Да, она мне сказала. Бедняжка надеялась, что Дюплесси поступит как благородный мужчина и заберет ее с собой