Эпицентр - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

что уполномочены уклониться от контактов с любым посланником высшего руководства СС». Шелленберг попросил уточнить личность переговорщика. Ответ пришел через сутки: доктор Франц Зикс.

В тот же день Шелленберг встретил Зикса в коридоре штаб-квартиры РСХА. Он пожал ему руку и заметил, что глаза начальника культурно-политического отдела МИДа в звании штандартенфюрера всячески избегают его взгляда.

— О, Франц, — воскликнул Шелленберг, — куда вы пропали? Я не видел вас больше месяца, с того вечера в опере, на премьере «Тангейзера», кажется.

— Да-да, в опере. да, в опере, — нервно засуетился Зикс, то снимая, то надевая очки в круглой оправе. — Я уезжал в командировку.

— Далеко? — поинтересовался Шелленберг и прихватил Зикса под руку. — Сотрудники МИДа не вылезают из-за границы на зависть нам, кабинетным тараканам.

— Нет, Вальтер. Всего лишь в Круммхюбель. Я выступил на конференции специалистов по еврейскому вопросу и консультантов по ариизации.

— О, интересно. И своевременно. Так каков главный посыл? Так сказать, квинтэссенция вашего взгляда на этот животрепещущий вопрос?

— Вас это не заинтересует. — Зикс криво улыбнулся. — Хотя. я считаю, что физическая ликвидация восточного еврейства лишила иудаизм биологических резервов.

В итоге всех перипетий Шелленберг сделал для себя два вывода. Во-первых, запретив ему, Шелленбер-гу, вести переговоры с Западом, Гиммлер самостоятельно предпринял попытку такого контакта. И провалился. Что хорошо, поскольку рейхсфюрер будет вынужден вновь обратиться к его услугам. Только когда? И во-вторых, ему стало окончательно ясно: ни о чем другом, кроме как об урановой программе, ни англичане, ни американцы, ни русские, ни любые другие их скрытые и открытые союзники, число коих множилось по мере наступления большевиков, с СС, а значит, и с ним, главой VI Управления РСХА, разговаривать не будут. По всему выходило, что, только опираясь на урановую бомбу, гарантирован торг.

И наконец, Цюрих. Его неприятно взволновало известие, что Майер обнаружил за собой слежку. Он задумался: откуда это? зачем? местные?.. Маловероятно. Федеральная военная секретная служба Швейцарии использовала другие методы, чтобы держать под надзором активность иностранных агентур. Не было никакого смысла следить за человеком, прибывшим из рейха с документами сотрудника Внешнеполитического управления НСДАП, хотя на всякий случай нужно будет поинтересоваться у Массена.

Но если не швейцарцы, то кто? Майер не был той фигурой, которая могла привлечь к себе внимание вражеских разведслужб. А вот своих. об этом следовало поразмыслить. Ведь узнай Гиммлер о его активности «в нейтральных водах», и можно лишиться не только погон, но и головы. Впрочем, не стоит сбрасывать со счетов и абвер, сохранивший свои резидентуры за рубежом, и гестапо, плавающее в Швейцарии, как акула в море, и Бормана, просьбы которого сломя голову кидались выполнять все, и даже МИД с давно ненавидящим его Риббентропом. Как бы там ни было, но если сведения о миссии Майера попадут к любому из перечисленных субъектов, Гиммлеру не останется ничего иного, как пристрелить его собственноручно.

Всё остановить и потерять драгоценный контакт с СИС? Или на свой страх и риск продолжить? Шел-ленберг просидел перед угасающим камином до глубокой ночи.

Через два дня в Цюрихе во время завтрака в кафе «Ля Мон» Майер положил шляпу на стол рядом с газетой. Это значило, что Шелленберг по-прежнему готов к началу переговоров, но просит очередную отсрочку…

Тем временем на Принц-Альбрехтштрассе референт принес Шольцу запечатанный конверт с грифом «Вручить лично». Шольц подождал, пока за ним закроется дверь, и бумажным ножом вскрыл конверт. В нем была небольшая пачка фотографий. Шольц принялся их рассматривать. Вот Майер заходит в отель, вот сидит на веранде в кафе «Кройц-берг», вот идет по парку, вот что-то спрашивает у полицейского.

Дойдя до последней фотографии, Шольц обомлел. На ней в какой-то подворотне, скорчившийся в нелепой позе, лежал гауптштурмфюрер Штелльма-хер, его агент, направленный в Цюрих, чтобы следить за Майером. Столь безобидное задание окончилось гибелью, такое не могло остаться без серьезных последствий.

Спустя час Шольц, заручившись резолюцией Мюллера, пригласил к себе работавшего со Штелль-махером гауптштурмфюрера Клауса.

— Итак, в Цюрихе свяжетесь с нашими. Пусть дадут двоих. Вести будете с передачей, осторожно, так, чтобы не запомнил лиц. Каждый раз меняйте одежду — пиджак, головной убор. Фиксируйте всех, с кем будет контактировать, вплоть до официанта и уличной девки. — Он передал Клаусу фото Майера. — И помните, объект опасен. Чрезвычайно опасен.

Цюрих, 14 мая

Улица Миттенквай тянется между узким парком при Цюрихском озере и железнодорожными путями в виде нескончаемо длинной ломаной линии многоквартирных домов с неизменной красной геранью под каждым окошком. Томные крики чаек мешаются здесь со скрипом рессор и медленным лязгом вагонных сцепок. Людей всегда немного, они выгуливают собак и вяло спешат по своим делам. С утра на покрытых гравием тропинках парка загорелые старики, засучив рукава, поочередно бросают металлические шары. Флегматичные бонны обсуждают погоду, пока их юные подопечные гоняют кольца по запутанным дорожкам, мешая игрокам в петанк. По спокойной глади озера белыми флажками разбросаны паруса яхт. Кажется, будто всё замерло, как на картине импрессиониста, как в забытой тихой жизни, когда война — только в газетах, на второй полосе.

Здесь, в синем доме на Миттенквай, 20, снимал квартиру Дмитрий Вадимович Кушаков-Листов-ский, тот самый «спящий» советский агент, о котором Хартману в свое время поведал Гесслиц. Адрес Хартман получил в справочном бюро: благо, что человек с такой фамилией на весь Цюрих мог быть только один.

Выждав некоторое время, Хартман решился его навестить. Он взял такси и поехал в Миттенквай. Там прогулялся по парку, покормил хлебными корками лебедей, посмотрел, как старики выбивают шары, затем узким проулком вышел на соседнюю улицу и вернулся через двор на Миттенквай. Убедившись, что «хвоста» за ним нет, Хартман толкнул дверь в парадное 20-го дома.

Навстречу ему поднялся сухой, чрезвычайно опрятный консьерж в бабочке вместо галстука. До этой секунды он мирно сидел за стойкой и, закрыв глаза, подперев ладонью щеку, слушал радио.

— Держу пари, это голос Джильи Беньямино, — заметил Хартман, снимая шляпу. — И если не ошибаюсь, ария Рудольфа из «Богемы».

— О, месье ценитель оперного искусства? — Учтивая улыбка осветила морщинистое лицо консьержа.

— Как все мы, как все мы, — ответил приветливой улыбкой Хартман. — Увы, но теперь он поет только для итальянцев.

— Вы знаете, а я его видел, — оживился консьерж.

— Неужели? Это большое счастье услышать великого Беньямино вживую.

— Нет, я видел его в сосисочной возле вокзала Штадельхофен. На моих глазах он в одиночку справился с бараньей ногой и выпил двухлитровый кувшин «Пино нуар». Представляете?

Они деликатно посмеялись. Успокоившись, консьерж вежливо спросил:

— Так чем могу служить, месье?

— Рядовое мероприятие, —