Эпицентр - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

кидаясь к нему, то отпрыгивая в сторону, то убегая за брошенной палкой, и глядя на них, трудно было решить, кому сейчас веселей. Поравнявшись с мужчиной, Хартман отпрянул от пролетевшего мимо лабрадора.

— Не бойтесь, — крикнул хозяин собаки, — она совсем безобидная.

— Но очень большая, — с любезной улыбкой приподнял шляпу Хартман. — У моего приятеля был лабрадор, так он однажды сшиб лося, когда мчался за вальдшнепом.

Мужчина охотно рассмеялся.

— Да, они увлекаются, — признал он, шлепая себя поводком по голени. — Моя просто голову теряет, стоит уткам покрякать на озере. Однажды пришлось вытаскивать ее из воды. Погналась за уткой и потеряла ориентацию.

— Что вы говорите! И как же вы ее спасли?

— Схватил лодку — и за ней. Но она же тяжелая, к тому же мокрая. Тянул ее, тянул — да чуть сам не вывалился. Пришлось вести за ошейник. Прицепил поводок, закрепил его на корме и вот так, осторожненько, на веслах, подтащил к берегу.

Он показал, как грёб, и прыснул жизнерадостным смехом. По всему было видно, что это милый, декоративно приветливый человек и что смех для него так же органичен, как дыхание.

Собака подбежала к ним. Хартман нагнулся и потрепал ее по загривку.

— Какая все-таки она у вас красотка. Говорят, что собаки — это вернувшиеся на землю хорошие люди. Чтобы мы стали чище, добрей.

Продолжая вести легкую болтовню, он незаметно изучал внешность нового знакомого, чтобы составить о нем какое-то представление. С виду это был рыхлой комплекции мужчина среднего возраста с лицом пожилого ребенка, не лишенный самолюбования, с небрежно разбросанными седыми волосами a la Альберт Швейцер. Стоял он, широко расставив ноги, сведя носки внутрь, заложив руки за спину, — оттого, очевидно, что так ему казалось мужественно и симпатично.

— Боже мой, а вы правы! — Он мелко перекрестился по-православному справа налево. — Знаете, моя собака — ее, кстати, зовут Ванда. по-моему, она даже удерживает меня от дурных поступков. Нет, правда, вот посмотрит на меня таким долгим, серьезным взглядом, и словно скажет: держи себя в руках, не оступись. И я ей верю.

— Сразу видно, эта собачка хорошо разбирается в жизни. Кстати, — Хартман протянул руку, — позвольте представиться — Георг Лофгрен.

— А я Кушаков-Листовский, Дмитрий, — откликнулся тот на рукопожатие. — Судя по вашей фамилии, вы швед?

— О да. Работаю в шведском агентстве, здесь, в Цюрихе.

— У вас прекрасный немецкий, господин, э-э-э.

— Лофгрен.

— Да, конечно, Лофгрен. С тихим саксонским прононсом.

— Спасибо. А вы, вероятно, русский?

— Дворянин в шестом поколении, представьте себе. — Горделивая улыбка тронула его губы. — В Москве на Никитском бульваре мой прадед построил доходный дом. И мы в нем жили, занимали этаж, с каминами, с прислугой, пока не пришлось бежать сюда после переворота большевиков. А теперь — кто там живет, а? По какому праву? — Обвислые щеки его возбужденно подрагивали. — Отца моего выбрали гласным в городскую Думу, по нынешним понятиям, депутатом. И мне суждено было стать гласным, если бы. Но! будем реалистами. У истории не бывает сослагательного наклонения, не правда ли?.. А род наш уходит корнями в краткое царствование императора Павла Петровича, убитого заговорщиками в тысяча восемьсот первом году от Рождества Христова.

— Вам есть чем гордиться, господин Кушаков-Листовский. — Хартман выдержал сочувственную паузу. — Мы в Швеции не пережили и капли тех испытаний, которые выпали на вашу долю.

— Ах, что теперь говорить! Провидение ведет нас, как несмышленых детей, лишь одному Господу известными тропами. А наш удел — следовать Его воле безропотно, с благодарностью и молиться, молиться.

— Да, да. — кивнул Хартман и вдруг тихо, отчетливо произнес по-русски: — Я где-то потерял портмоне. Вы случайно не находили?

Сказать, что Кушаков-Листовский на мгновение утратил дар речи, не сказать ничего. Он остолбенел. Его пухлое лицо как-то сразу осунулось. В глазах появилось детское, беспомощно-растерянное выражение. Понадобилось время, чтобы осмысленно отреагировать на вопросительный взгляд Хартмана.

— Ах. ну, да. конечно. — так же по-русски забормотал он, зачем-то роясь в карманах, словно в поисках спичек. — Значит, так. Пожилая женщина отнесла его в бюро находок. Так?

Лицо Хартмана осветилось радушной улыбкой.

— Так, — подтвердил он. — Теперь мы можем вернуться к немецкому. — Он достал сигареты, предложил Кушакову-Листовскому, они закурили. — У вас такое испуганное лицо. А я думал, вы мне обрадуетесь.

— Просто неожиданно, — затряс головой Кушаков-Листовский и усмехнулся. — К тому же наболтал тут про большевиков.

— Это ничего. В порядке вещей. Нам сейчас не о большевиках нужно думать. У нас с вами есть дела поважнее идеологических споров.

— Дела? — насторожился Кушаков-Листовский. — Какие дела?

— Важные, Дмитрий. Самые важные на земле. Поговорим о них позже. Скажите, вы сохранили связь с Центром?

— Связь? Конечно.

— А шифровальщик?

— Да, есть. Есть шифровальщик.

— Хорошо. Это хорошо. — Он увлек Кушакова-Листовского на вымощенную дорожку, и они пошли вдоль кромки воды. — Тогда я попрошу передать следущий текст. Запомните?

— Разумеется.

— «Переговоры по «Локи» будут продолжены в Цюрихе. Формат участников прежний. Баварец в игре. Положение стабильное. Ждет указаний в Цюрихе». Запомнили?

Кушаков-Листовский повторил текст. Он был взволнован.

— Это срочно. — Хартман успокаивающе улыбнулся. — Вы чем занимаетесь в Цюрихе, Дмитрий?

— Я флейтист в опере. Но это так, больше для души. Родители оставили небольшой капиталец. Мне хватает… Ванда! — крикнул он. — Ко мне! Ванда!.. В гости зайдете?

— Непременно. Но в другой раз. Мы с вами еще наговоримся. У вас есть телефон?

— Нет. Тут ни у кого нету.

— Ладно. О том, как будем связываться, подумаем позже. А пока, если я вам понадоблюсь, сбросьте на Центральный телеграф до востребования. скажем: «Оплату ваших услуг гарантирую. Лора». Пока так.

Хартман проводил взглядом Кушакова-Листов-ского, который, удерживая собаку за ошейник, поспешил к своему дому. На душе у него было светло. «Есть повод пропустить стаканчик кальвадоса», — удовлетворенно подумал он.

Спустя час Кушаков-Листовский вышел из своего подъезда и, озираясь по сторонам, направился к ближайшей телефонной будке. Там он набрал номер, но абонент не ответил. Он вышел, выкурил сигарету. Потом вернулся в будку, помедлил и набрал другой номер. В трубке послышался женский голос. Прикрыв микрофон, Кушаков-Листовский сказал:

— Мадам, передайте, пожалуйста, Клаусу, чтобы он связался с Ольгертом.

— Вы не должны сюда звонить.

— Это важно, мадам. Очень важно. Благодарю вас.

Вечером Хартман сидел на берегу Лиммата один прямо на траве, пил из горлышка нормандский кальвадос и глядел, как по слюдяным водам реки проплывают баржи и прогулочные баркасы. Теперь он был не один. Теперь всё будет так, как должно быть.

Он не знал и не мог знать, что флейтист Кушаков-Листовский, дворянин в шестом поколении, вот уже год как был перевербован абвером,