Искатель, 2002 № 11 - Журнал «Искатель»

щека стала под цвет огненной половины волос, а вторая, примыкавшая к сиреневой половине прически, лишь слегка поголубела. Капитан усмехнулся: голубой он и есть голубой — меняет окраску, как хамелеон.

— У тебя, небось, отца нет?

— Нет. А что?

— Он бы твои цветные волосы выдрал к такой матери…

Парень — по паспорту, парень — скривил крашеные губы презрительным изломом:

— Гражданин оперуполномоченный, отстали вы от западной цивилизации…

— А гомосексуализм — это западная цивилизация?

— Не только…

— Ну да, еще наркота, проституция, кровавые фильмы и порнуха.

— А у нас нет?

— Есть, но мы не зовем это цивилизацией.

Гомик не боялся капитана, потому что в драке не участвовал, никого не трогал, не успели избить его, а был лишь свидетелем, видевшим конец потасовки. Капитан понимал нелогичность ситуации: милиция гомиков не любит, а защищает. Уже несколько нападавших задержаны.

— Сейчас много молодежи нетрадиционной сексуальной ориентации, — высказался парень научно.

— И почему же?

— Генетическая предрасположенность.

— Не генетическая, а мода: с запада да друг с друга пример берете.

— Если хотите знать, я бисексуал!

— Ага, и знаешь почему? Физически ты не очень-то развит, образования нет, специальности не имеешь, книг не читаешь, дела серьезного не нашел… Ты никто! Но выкрасил волосы под индюка, живешь с мужиками — уже выделяешься, уже личность. Бисексуал! Пидор поганый — вот ты кто…

Капитан словно выплюнул эти слова, но сильнее слов давил взглядом, сухим и крепким, как и его тело, — костяной взгляд. Гомик подался в сторону. Но взгляд вдруг обмяк и как бы стал тускнеть, как лампочка без накала; нет, не обмяк, а перешел в другое состояние — в тихое бешенство. Капитан подтвердил его, тихое бешенство: вскинул руку со сжатым кулаком и направил в парня. Тот попробовал уклониться… Из кулака, словно выщелкнутый злобной пружиной, выскочил указательный палец, похожий на алюминиевый стержень. Он ткнул в грудь с такой силой, что парень едва усидел на стуле.

— Применяете насилие, да?

— Что у тебя на куртке? — Палец уперся в то, о чем спрашивал капитан.

— Значок.

— С каким изображением?

— Медуза Горгона. А что?

— Где взял?

— Не помню.

— Придется посидеть в камере…

— Зачем?

— Пока не вспомнишь.

— Шизофрения, да и только… У бомжа выменял.

— На что?

— Я купил ему бутерброд с яйцом и килькой, а он мне значок.

— Где этот бомж?

— Подвалов в городе много. Впрочем, он любит сидеть в пабе.

— Где?

— В пивнушке на Московском проспекте.

— Едем.

Капитан буквально выволок ошарашенного парня на улицу, связался по мобильнику с Леденцовым, получил разрешение взять машину и помчался на Московский проспект, на самое его начало. Он понимал, что вся эта горячка может быть пустой, как гильза после выстрела. Не исключено, что Горгон медуз наштамповали тысячами; что бомж нашел значок где-нибудь на панели; что значок дал ему другой бомж, который умер, отравившись неустановленной жидкостью; что вообще не помнит, откуда значок, и никогда не вспомнит… Ниточка. Но в оперативной практике редко к преступнику ведет веревочка.

Пивная оказалась длинным залом, уставленным такими же длинными грубоватыми столами, ничем не покрытыми. Ни официанток, ни женщин, ни музыки. Плотное скопление ребят, как тюленей на побережье. В конце зала была стойка, куда клиенты бегали за пивом. Коньяк и водку здесь почти не пили.

— Вот сидит, — сказал бисексуал.

На отшибе, у входа, один, почти полулежал на столе человек. Капитан подошел и сел рядом…

Куртка замшевая, но из-за грязи утратила первоначальный цвет — не Чадовича куртка. Волосы опять-таки от грязи серые и на затылке сбитые в колтун, похоже, из-за спекшейся крови — не Чадовича белокурые локоны. Лицо осунувшееся, землистое и напряженное, как у заики, когда тот мучается непроизносимым словом — не Чадовича лицо. Глаза…

— Вы мне… купите… бутерброд?

— С чем?

— Самый дешевый. С яйцом и килькой… И голос не его, осипший, безжизненный, механический. А глаза…

— Вы кто? — спросил капитан.

— Мне не верят. Чудовище я… Из леса…

А глаза… Беспомощность добавила им голубизны почти до прозрачности: казалось, за ними, за глазами, сразу начинается небо.

— Так кто вы? — повторил Оладько.

— Ча… Чудовище я…

— Шизанулся парень, — подсказал бисексуал. — Всех убеждает, что он чудовище.

Капитан встал и обнял бомжа за плечи.

— Он хочет сказать, что его фамилия Чадович.

Как верная собака не отходит от хозяина, так и Тамара подсознательно старалась не удаляться от телефонного аппарата. На кухню лишь заскакивала и дергалась при дребезжании кастрюльки, принимая дребезжание за звонок.

Как Саша? Не добрались ли до него враги? Что он ест-пьет? Где ночует? И все-таки, не добрались ли до него враги?

Сколько написано, говорено и спето про любовь… Это теперь учат сексу, а раньше учили любви. Да так и не научили. Вот ее бы спросили… Любовь — это умение ждать. Да не просто ждать, а долго, томительно, без надежды, со слезами…

Как выстрел в тишине — звонил телефон. Тамара бросилась на него, словно аппарат мог ускакать…

— Привет, Томик!

— Господи, где ты?

— Болтаюсь по кабакам, как проститутка по гостинице.

— Как себя чувствуешь?

— Состояние при полном нестоянии.

— Саша, приезжай…

— Знаешь ведь, твоя квартира под «колпаком».

— Где же мы увидимся?

— Томик, пустим обратный ход жизни, а?

— Это как?

— Встретимся там, где впервые снюхались. На озере Длинном, на том же самом месте, а?

— Ой, как хорошо!

— Через полчаса жду, собирайся…

Что ей собираться, если озеро видно из окна?..

Мазин говорил, что ничего не повторяется и что нельзя дважды войти в одну реку. А в одно озеро? Мазин не знал про любовь: она способна не только повторять события, но и сжимать-расширять время…

Все сложилось так, как в день знакомства. Серовато-желтый песок под ними. Мутно-взмученная у берега вода, казавшаяся непроцеженным бульоном. Детский гам, рассекаемый пивными криками подростков. Мяч, летавший по пляжу сам по себе…

И рядом Саша: такой же, каким был всегда, потому что он единственный. Заточенный подбородок, целеустремленный нос, неустрашимый взгляд, казалось бы, далеких глаз… С той же дурацкой наколкой на плече — кинжал, обвитый змеей. С розовым шрамом на кисти, который Тамара любила поглаживать. Даже сумка та же с такими же фруктами, словно они их тогда не доели. Саша неожиданно рассмеялся:

— Видишь двух фраеров: якобы в шахматы играют?

— И что?

— Плавки у обоих синего цвета.

— Ну и что?

— В ментовке выдали. Сексоты, меня пасут.

— Твоя мнительность…

Саша с разбегу прыгнул в воду и ушел в нее. Тамарино благостное настроение начало таять, как мороженое на солнце. Она посматривала на шахматных игроков искоса, чтобы не заметили: