Смерть на голубятне или Дым без огня - Анна Смерчек

– В этом есть резон, – поднял брови Иван Никитич. – Она ведь уже давно вдовствовала. Неужели никто к ней не сватался?

– Да кто же посватается тут, в Черезболотинске? – Татьяна сморщила нос. – Разве что летом кто-нибудь из приезжих. Да ведь и те все семейные. Приезжают, чтобы дачу нанять и детишек на свежий воздух выпустить.

– Так, может, этим летом она все же встретила кого-нибудь? Какого-нибудь достойного вдовца?

– Я ничего подобного не замечала, – покачала головой Татьяна.

– Во всяком случае, она не говорила с нами ни о чем подобном, – вторил Борис.

– А если тут у нас кто в гостях, то либо родня, либо по делу, – подал голос Осип Петрович.

– А как же… – Иван Никитич не знал, не оскорбятся ли его предположением хозяева. – Я, право, ничего не имею в виду, потому как не знаю. Но все же решусь задать нескромный вопрос. У вас ведь в усадьбе гостил один художник, француз, кажется…

– Господин Девинье? – хором переспросили брат и сестра Добытковы и молча воззрились друг на друга, обдумывая это предположение.

– Мне очень жаль, что я с ним так и не познакомился, – заговорил Иван Никитич, в надежде разговорить их. – Нам, людям творческим, проще найти интересные темы для общения. Вот с вами, Борис Савельевич, разве сумею я поддержать беседу о стоимости овечьей шерсти или особенностях ее обработки? А с художником я мог бы побеседовать о воплощении замысла, об общении с публикой, о путях выгодной продажи произведений. Мне, признаюсь, было бы любопытно узнать у французского художника, как обстоят дела на художественном рынке заграницей.

– Вы были бы разочарованы, – покачал головой Борис. – Девинье весьма неразговорчив. Матушка полагала, что он так погружен в работу, что с трудом может переключиться на светское общение. К тому же сам Девинье повторял не раз, что пока он в России, то желает говорить только по-русски. При этом знания языка у него были весьма посредственные, он со множеством ошибок изъяснялся. Матушка-то по-французски не очень обучена. Нас она языкам учила, конечно, но рассудила так, что Георгий учил французский, я – немецкий, а Таня – английский. Это оттого еще так получилось, что учителя в Черезболотинске надолго не задерживались, все в Петербург сбегали. Так что будь тут Георгий, может, разговоры бы и заладились. А так Девинье с нами только на ломаном русском изъяснялся.

– Не знаю, зачем он понадобился матушке, – пожала плечами Татьяна. Ивану Никитичу подумалось, что в доме не очень-то жаловали этого приезжего живописца. –Должно быть, просто пожалела его. Не могу припомнить даже, чтобы видела их за разговором. Он всех здесь сторонился. Настоящий чудак. Вообразите: вечно встрепанные волосы, брода, как у извозчика, до самых глаз. «Нет, мадемуазель благодарить, я не голодать, я важно работать сейчас!» – смешно изобразила она француза. И голос такой противный, сиплый.

– Так сейчас он в отъезде? Может, ему что-то известно о вашей матушке? – спросил Иван Никитич. – Я полагаю, что нужно непременно к нему обратиться!

– Осип Петрович, – оживилась Татьяна. – Не знаешь ли ты часом адреса господина Девинье? Они ведь с матушкой состояли в переписке. Он, я припоминаю, показывал мне маменькино письмо с приглашением ему погостить у нас.

– Адрес мне не известен, – покачал головой управляющий.

– А не может ли быть адреса в его мастерской? Я слышал, Катерина Власьевна ему флигелек под мастерскую отдала? – затаив дыхание, закинул удочку Иван Никитич и Борис тут же попался на крючок:

– А ведь и правда! Осип Петрович, скажи, любезный, ты когда в последний раз видел француза? Он, получается, уехал, не попрощавшись? Признаться, он был нелюдим, но хоть через матушку всегда уведомлял о своем приезде и отъезде заранее. Когда он уехал?

– Не могу знать, – растерялся Осип Петрович.

– И я как-то не приметила, – поддержала Татьяна. – А что если нам сходить и посмотреть в его мастерской?

Глава 10,

в которой герои посещают мастерскую Фернана Девинье

Живописная извилистая дорожка вела к отдельно стоящему флигелю, похожему на просторную застекленную беседку.

– Что же, этот господин Девинье тут и работал? – усомнился Иван Никитич. – Сплошные окошки. И печки, надо полагать, не предусмотрено.

– Так ведь он начал приезжать сюда не ранее, чем в мае, когда уже тепло было. Оставался на день-другой и снова отбывал в Петербург. Матушка ему в доме комнату велела приготовить, но он там почти и не появлялся. Если и оставался на ночь, то спозаранку, пока все спали, уходил опять сюда работать.

– «Важно работать», – передразнил акцент художника Борис. А потом сразу посерьезнел и добавил:

– И то дело, что не засиживался в гостиной. Хоть и чудак, а не без понимания, что три незамужние дамы будут с ним в одном доме. Городок-то маленький, наверняка, начали бы поговаривать всякое. Я как-то матушке сказал, что как бы на Танечку чего не подумали. А она только расхохоталась.

– Как не расхохотаться? – подхватила Татьяна и пояснила Ивану Никитичу:

– Вы бы его видели, этого Фернана! Одежда вся как будто велика ему, точно бы с чужого плеча. Волосы встрепаны. И смущался при виде меня так, что аж гнулся в три погибели, все подхихикивал и норовил сразу сбежать. Да и старый он уже, матушка говорила, что ему скоро пятьдесят. Было в нем что-то… что-то несуразное, даже не знаю, как описать.

– Художественная натура, – подал голос Осип Петрович, которого хозяева попросили сопровождать их розыскную экспедицию.

– Но ведь господин Виртанен – тоже художник, – возразила Татьяна. – Однако же выглядит вполне достойно. Это в тебе, Осип, какие-то предрассудки говорят. Раз художник, то непременно должен быть встрепанный и вытворять какие-то чудачества? Но что же ты стоишь, любезный? Отпирай двери!

Произошла некоторая заминка, в ходе которой выяснилось, что дверь флигелька заперта на замок, а ключа у управляющего нет.

– Что же нам теперь делать? Ждать, когда этот француз снова объявится? – растерялся Борис. – Но что если ему, и правда, что-то известно об отъезде маменьки?

– Отчего же мы не можем сами открыть дверь? – рассердилась Татьяна и даже топнула ногой по траве. – Это все же наш дом! Осип, голубчик, ежели и правда никак нельзя раздобыть ключа, так поднажми хорошенько, да сломай!

Осип оглянулся на Бориса. Тот только пожал плечами и кивнул. Тогда управляющий, схватившись за медную дверную ручку, надавил плечом и, с хрустом оторвав часть тонкого косяка, отворил дверь.

До заката было еще время, но августовское солнце, медленно клонящееся к горизонту, заливало флигелек яркими золотистыми