Когда никто не видел - Хизер Гуденкауф

Неповрежденным глазом Кора искоса посмотрела на блокноты, которые я разложила веером по краю кровати. Я всегда предлагаю пациентам на выбор разные записные книжки: с обложкой, разрисованной бледно-пастельной акварелью, с принтом под зебру, с изображением белой медведицы и медвежонка и прочие, а одну – обязательно однотонную синюю. Кендалл поднялась и встала рядом со мной.

– Ой, Кора, гляди-ка, – воскликнула она, словно обращаясь к маленькому ребенку, – тут есть блокнотик с белыми мишками. Держу пари, он тебе понравится.

– Ну как, Кора? – спросила я. – Выбираешь этот?

По-прежнему нет ответа. Тут не было ничего необычного. Дети, пережившие насилие, часто не желают, а то и просто не могут выразить себя, по крайней мере вначале.

– А как насчет вот такого? Ладно, я оставлю тебе все блокноты вместе с фломастерами, и когда ты будешь готова, то выберешь, какой понравится. И можешь записывать туда все, что придет в голову, а когда увидимся в следующий раз, можем поговорить об этом. Согласна?

Кора кивнула.

– И вы, конечно, прочтете ее писанину? – вызывающе поинтересовалась Кендалл.

– Нет, это будет ее личный дневник. Никто не станет его читать, я обещаю. И знаю, что и вы сохраните конфиденциальность этих записей. – Я посмотрела на Мару и Кендалл, которые дружно закивали, соглашаясь. – Кора, твой дневник смогут прочесть только в одном-единственном случае: если ты сама этого захочешь. – Я опять сделала мысленную пометку, чтобы на следующей встрече мы были только вдвоем. Старшие братья и сестры часто пытаются говорить за младших, но, если я хочу понять, что на самом деле чувствует Кора, нужно заставить ее саму за себя отвечать.

– Мне следует что-то узнать прямо сейчас, Кора? Хочешь мне что-нибудь сказать? – Хотя девочку постарались привести в порядок, от остатков волос пахло йодом и кровью, а дыхание было несвежим и отдавало медью.

Неповрежденный глаз Коры заполнился слезами.

– Я не умерла, – прошептала она, демонстрируя обломки зубов, выбитых нападавшим. – Я все еще здесь.

Дело № 92–10945. Из беседы в чате DarkestDoor.com. 18 ноября 2017 года

Corareef12: JW44, у меня есть еще несколько вопросов. Куда вы делись после того, как исчезли из Питча? И если вы действительно Джозеф Уизер, то разве еще не умерли? И тогда вы, наверное, очень старый?

4leafclover: Вряд ли он вернется, и это только к лучшему. А тебе, деточка, нужно быть осторожнее в таких чатах. Тут никогда не знаешь, с кем на самом деле разговариваешь.

Томас Петит. 17 апреля 2018 года, вторник

Теперь Томас стоит у двери спальни Джордин и прислушивается. Мальчики, когда были расстроены, убегали из дома часа на два-три, но всегда возвращались, как только в животе у них начинало урчать.

С одной стороны, ему хочется немедленно выдернуть Джордин прямо из постели, а с другой – дать внучке поспать. Прошлым вечером она не спустилась к ужину, хоть и не обедала. Томас попытался представить, как в такой ситуации поступила бы Тесс. Вероятно, принесла бы девочке перекусить, но Томас надеялся, что, проголодавшись, внучка и сама выйдет.

Однако Джордин не вышла; по крайней мере, Томас об этом не знал. Вчера перед сном он стоял на том же самом месте и слушал. И был уверен, что сквозь тяжелую дубовую дверь слышит горестный внучкин плач, но так и не решился войти к Джордин и попытаться ее утешить, а вместо этого, сгорбившись, побрел к себе.

– Джордин! – выкрикивает он наконец, не в силах больше терпеть. – Открой дверь немедленно. – Не отвечает. – Джордин Энн Петит, если ты не откроешь дверь, клянусь богом, я сниму ее с петель.

По-прежнему молчание.

Вздор какой, думает про себя Томас. Резкие перепады настроения Джордин словно выкачивали из дома воздух.

Когда он успел так постареть? Почему все стало так сложно? Закрывая глаза, Томас видит себя все тем же сильным парнем, который с легкостью таскал из холодильной камеры бочонки с пивом. Он мог проработать восемнадцать часов в баре, проспать шесть, а затем начать все сначала. Куда делся тот парень?

Лестница в подвал шаткая, и Томас решает, что поиски отвертки не стоят второго сломанного бедра в семье. Вместо этого он ковыляет через кухню к шкафу и выдвигает широкий и глубокий ящик, в котором вперемешку лежит всякая всячина, наклоняется и принимается в нем шарить.

Пальцы натыкаются на разводной ключ, какие-то разрозненные винты, большой венчик, щипцы и половники.

Наконец он находит отвертку и поворачивается, чтобы подняться по лестнице обратно к двери Джордин, но возвращается к ящику. Всматривается в беспорядок. Чего-то явно не хватает, хотя непонятно, чего именно. Он задвигает ящик и гораздо медленнее ковыляет наверх.

К тому времени, когда Томас добирается до спальни внучки, у него на рубахе под мышками и на спине расцветают пятна пота. Отвертка выскальзывает из влажной руки и скачет по ступеням вниз, с грохотом приземляясь на деревянный пол.

Разочарование и гнев вспыхивают в груди, и этого достаточно, чтобы толкнуть его вперед.

– Джордин Энн Петит! – кричит он, со злостью ударяя кулаком по деревянной дверной раме. – Сейчас же открой!

Дверь медленно открывается, но вместо непокорной Джордин с сумрачным взглядом, которую Томас ожидает увидеть, перед ним стоит до смерти напуганная, дрожащая девчушка с перекошенным личиком.

Боже мой, думает Томас, да она же меня боится. Он тут же раскаивается, готовый извиниться. Он вовсе не хочет, чтобы Джордин его боялась. Здоровое уважение – да, неплохо, но страх – это уж слишком.

– Дедушка, – лепечет Джордин, лицо у нее сморщивается, и она кидается к Томасу, с трудом обхватывая руками его широкую талию.

Томас на мгновение замирает, ошеломленный, раскинув руки в стороны, словно в него неожиданно ударила волна холодной воды.

– Что с тобой? – спрашивает Томас, опуская наконец руки и заключая Джордин в ответные объятия, правда не такие яростные. – В чем дело? – Он ждет от внучки извинений за то, что ушла без разрешения посреди ночи, а потом заперлась в своей комнате на несколько часов; раскаяния в отчаянном нежелании проведать Вайолет и Кору.

Но она только плачет ему в живот. И это не обычные страдания по поводу размолвки с подружками, не попытка попросить прощения за строптивость. Это пронзительные, берущие за душу, горестные рыдания.

– Ох, дедушка, никто не должен был пострадать. Это была просто глупая игра, – хрипит она.

Слова Джордин не сразу доходят до