Ночь тебя найдет - Джулия Хиберлин

и вилкой, а потом засунула ему в глотку на пять дюймов футовый штырь от лампы. И все же я предпочла бы съесть хороший стейк с кровью вместе с кем-то из них, чем с моей соседкой, которая объявила всем, что слышала, как я замуровываю в стену своего мертвого ребенка.

Меня трогает горькая, карикатурная гримаса на ее лице. Слова, которые она выделяет. Ее ярость. Не верится, что когда-то эта женщина умела контролировать свои чувства. Это не прошло мимо внимания присяжных и едва не зашвырнуло ее в камеру смертников. Не хватило голоса одного сомневающегося, сторонника соблюдения гражданских прав, чтобы отнять жизнь Никки – одной из немногих женщин, которых обходительный и учтивый Техас возжелал подвергнуть казни.

– У нас есть название для женщин, приговоренных к смертной казни. – Она выплевывает слова прямо в меня. – Мы зовем их Бонни, как в «Бонни и Клайде». Я не Бонни. Я невиновна.

И кто теперь злится, думаю я. Неожиданно перед глазами возникает картина. Я закрываю их, прекрасно понимая, что это не только не сотрет ее, но сделает отчетливее по краям.

– Ей было всего двадцать три, – тупо замечаю я.

– Бонни Паркер? Похоже на то. Она только-только успела повзрослеть, когда ее застрелили. А в восемнадцать или девятнадцать встретила Клайда Барроу и влюбилась. Это один из немногих фильмов о насилии, которые нам здесь показывают. В воспитательных целях.

– Я говорю про девушку, убившую старика. Ту, что сидит в камере смертников.

– Бриттани Хольберг? Она давно не молоденькая. Ей пятьдесят. Проведи-ка расследование.

– Я не знала ее имени. И ничего не расследовала. Но я знаю, что она использовала вилку, нож для нарезки овощей, мясницкий нож и штырь от лампы, – говорю я. – А еще она проткнула его ножом для грейпфрута. Почти уверена, на той же неделе старик воспользовался им как ножом для бумаги, вскрывая конверт. Я даже могу разобрать обратный адрес.

– Она была стриптизершей. Он хотел секса.

Я снова закрываю глаза.

– Эй, Буше, вернись. Давай обратно. Иисусе. Открой глаза. Зачем мне эта бесполезная информация о деле, на которое мне плевать и которое ты видишь в этой темной паутине?

Я позволяю конверту в моем воображении уступить место другому образу. И только тогда открываю глаза.

– Ты ткнула кому-то большим пальцем в глаз из-за синего желе.

Это не обвинение, просто констатация факта.

– Тоже мне новость! Да тут все об этом знают.

– Пока ты это делала, в голове у тебя звучала песня «Рождество в синем цвете».

Проходит несколько секунд.

– Не совсем так, – говорит она грубо, – но тебе удалось меня удивить. Ладно, ты здесь, чтобы помочь мне? У нас осталось минут пять, может быть десять.

– Расскажи, что было в письме от моей матери. В той части, что подверглась цензуре.

Никки ерзает на стуле, внимательно меня разглядывая.

– Ну, вы обе помешаны на синем. «Дорогая Николетт, – написала она, – синий не твой цвет». И это проблема, поскольку я не могу изменить цвет своих чертовых глаз. Она заявила также, что девять – мое несчастливое число. В адресе нашего дома, откуда пропала Лиззи, три девятки, в моем тюремном номере – две. Я родилась девятого июня. Все это доступная информация. А затем она решила провернуть грандиозный трюк. Написала, что знает, кто забрал Лиззи и где она находится. Остальное было замарано, почти треть страницы, кроме подписи. Это заставило меня ей поверить. Кто-то здесь решил, что ее слова не стоит разглашать. Потому что они знают, что меня подставили.

– Ты уверена, что это писала моя мать?

– Я только что привела тебе три абзаца чертовых доказательств.

– А чертыхаться здесь не значит ругаться? Доказательства должны убеждать. Письмо было напечатано?

– Нет, написано от руки. Думаешь, это был не ее почерк?

Если нас записывают, насколько я готова раскрыть перед ними карты?

Я же сотни раз слышала, как мама начинала читать по руке – точно так же, как начала письмо Никки, с цвета и цифр.

Способ расположить к себе нового человека. Ненавязчиво перейти от простых вещей к сложным. В отличие от Никки, клиенты с порога были готовы уверовать и подтвердить все, что она им ни скажет.

– А ты не заметила в углах листа маленьких иксов? – спрашиваю я.

– Заметила. Я подумала, что это очень странно. Решила, может, охранник, который ко мне неровно дышит, нарисовал поцелуйчики? А выходит, это доказательство, что письмо написала она?

Я медленно киваю. Очень может быть. Да.

– Моя мать никогда ничего не писала, не расставив предварительно иксы по углам листа. Даже на списке покупок или в бланке разрешения на школьную экскурсию, где ей нужно было только расписаться.

Никки сжимает виски, словно ее мучает мигрень.

– Она использовала икс как переменную, – говорю я. – Неизвестное. Икс для нее всегда был мистической буквой.

Даже применительно к науке.

– Хватит темнить! – вскипает Никки. – Надо же, везде поспела. И ножи для грейпфрутов, и синее желе, и лазер, и алгебра. Я знаю, ты у нас из умников. А знаешь, кто я? Мне сорок один, и я полна решимости выбраться отсюда, пока мне не стукнет сорок пять. Поэтому хватит разбрасываться. – Она наклоняется над столом. – С этим синим желе мне просто повезло. Только из-за него я все еще жива. Знаешь, как они называют меня после того случая? Никки-бзики. Со мной лучше не связываться. Если что не так, я тебя просто зарежу.

Это ты так думаешь, Никки. Это то, что ты хочешь слышать от своих прилипал. На самом деле они думают, что хуже тебя нет. Детоубийца.

Меня ослепляет свежий образ. Засыхающая кровь на наволочке – 130 нитей на квадратный дюйм.

Одинокая каштановая прядка Никки на простыне. Широко распахнутые синие с темно-зеленым ободком глаза, совершенно как те, что смотрят на меня через стол.

Туннель в моей голове распахивается настежь.

– Я пришла не потому, что ты мне угрожала, – говорю я как можно спокойнее. – Я пришла, чтобы сказать: все решится за ближайшие две недели. Именно так. Я сама назначу дату встречи, когда или если появится что-то новое. И я хочу внести абсолютную ясность: я здесь не ради тебя, а ради Лиззи.

Я слышу эхо слов, сказанных Шарпом.

– Я рада, что ты готова помочь мне. Вот и славно. – На лице Никки появляется улыбка облегчения, и в этой улыбке – тень кого-то еще. – Давай помиримся. Возьмемся за руки.

Она протягивает руку через стол ладонью вниз.

– Что?

– Просто сделай, как я говорю. Возьми меня за руку. Вряд ли тут кто-то захочет протянуть мне ладонь.

Я нерешительно протягиваю руку.