Мороз и пепел - Ингер Вольф

Матиас затушил косяк и вернулся в дом.

Мать стояла с бокалом вина и разглядывала окна в доме напротив, где жила молодая мать-одиночка. Одно из излюбленных ее нынешних занятий, ведь соседка какое-то время сожительствовала с худющим парнем из Косово, которого она подобрала в лагере для беженцев и которого, несмотря на проблемы с психикой, прошлой осенью отправили на родину. Матери Матиаса, видно, померещилось, что косовару каким-то чудом удалось вернуться в Данию, где он и проживал теперь незаконно. Вчера, к примеру, она выдала версию о его возможной причастности к гибели Лукаса.

Пройдя в свою комнату, Матиас вернулся к тому, что в последние дни занимало все его мысли. Письма на письменном столе давно уже не было. Он разорвал его на мелкие клочки и выбросил их в мусорное ведро. Но все же те слова стояли у него перед глазами, такие ясные и четкие, точно были высечены в стене. Я знаю, что ты сделал. Мне известны твои тайны. Кто написал это письмо и что было известно его автору, кем бы он ни был?

30

Стефан со скукой смотрел на зеленую доску. Низкое солнце заглядывало в класс через окно, и кусок мела расплывался в его тонких лучах. Математичка Сусанна исписала всю доску какими-то дробями и уравнениями, в которых он ни черта не смыслил. Они напоминали ему заклинания из книги о магии и магах. Училке, женщине с короткими светлыми волосами, закрывавшими уши, было слегка за тридцать. Он знал, что на одном ее ухе не было мочки. Она сама рассказывала в классе, что мочку откусил ее старый конь Светозар, когда она была совсем маленькая. Стефану Сусанна нравилась, она никогда не ругалась, даже когда какие-то вещи ей приходилось объяснять трижды, прежде чем до него дойдет или он сделает вид, будто до него дошло.

И теперь он стоял и думал, а не открыться ли ему Сусанне. До гибели Лукаса он никому даже заикаться не собирался о том, что они натворили. Да, взрослые говорили, что в городе орудует педофил. Но что, если это совсем не так? Если они ошибаются? А с другой стороны, разве может ему быть все равно? На следующий день после того, как нашли тело Лукаса, директор устроил линейку памяти и произнес небольшую речь, а учителям пришлось немало постараться, чтобы успокоить напуганных детей с их всевозможными вопросами. Да и вообще эта смерть стала главной темой обсуждения на школьном дворе. Ребята даже в снежки перестали играть, все только и говорили об этом.

– Земля вызывает Стефана. Стефан, просни-и-ись!

Класс засмеялся, кто-то уронил карандаш и загремел отодвигаемый стул.

Стефан, растерянно моргая, огляделся и обнаружил, что Сусанна обращается к нему. А он не слышал ни единого ее слова. Просто стоял и смотрел на доску пустым взглядом. Она его о чем-то спросила? Но о чем? Наверно, о каких-то формулах.

– Ты можешь рассказать, как решить задачу, условие которой я написала на доске?

Стефан уставился на цифры на зеленой доске. Он не смог даже определить, где начало задачи, а где конец.

– Нет, – признался он.

– Кто-нибудь может нам помочь?

Сусанна подошла к следующему бедолаге и сослала его к доске, бросив при этом какой-то странный взгляд на Стефана. Тот нарисовал карандашом звезду на столе и теперь соскабливал ее циркулем. Соседка по парте Лив больно стукнула его ногой по голени. Да, от Сусанны так легко не отделаешься. Но она хотя бы попыталась помочь ему во всем разобраться. Видно, она что-то такое почувствовала. И все-таки надо ли ему рассказать ей обо всем? Стать доносчиком, да еще и себя выдать? И что она тогда о нем подумает? А вдруг расскажет другим учителям? Тогда вся школа узнает. И уж, конечно, всё передадут матери. Они стали членами одного сообщества в Интернете – так ведь вроде это называется? И они с Томми перешли черту. Члены этого клуба избивают людей и снимают это на видео. Просто чудо, что девочка, на которую они напали, никому не проговорилась. Томми ей пригрозил, чтобы не вздумала болтать. Но правда все равно может всплыть.

31

Пересекая Большую площадь, Трокич отметил, что фонтан Колодезный шлейф, или Морской змей, как его еще называют, принял под снегом новые очертания. Вызвавшая горячие споры скульптурная композиция Элизабет Тоубро уже несколько лет будоражила местную общественность, многие жители Орхуса и члены городского совета требовали, чтобы ее переставили в другое место, потому что она уродует площадь. Но когда прикинули, во сколько обойдется переустановка, многие критики махнули рукой на этот, с позволения сказать, шедевр. Трокич же, который в искусстве ничего не смыслил, не говоря об отсутствии к нему малейшего интереса, настолько привык к этому несуразному сооружению, что забыл, что когда-то его и вовсе не было в архитектурном ансамбле площади.

В витрине книжного на Большой площади мелькнула темноволосая женщина, и Трокич резко нажал на тормоз. Узнав Сисель, он почувствовал укол раздражения. Он не любил, когда в разгар расследования возникали помехи в виде соблазнительных женщин, и уже собирался тронуться с места, но тут Сисель вышла из магазина.

– Что, дела вернули тебя в цивилизацию? – насмешливо спросила она.

Сисель положила пакет с книгой в сумку и надела перчатки.

– Хотела проветриться, а заодно и пообедать где-нибудь подальше от работы.

То, что произошло в следующую минуту, Трокич никак не мог объяснить, но он вдруг будто со стороны услышал, что сам приглашает Сисель в кафе.

– Может, пообедаем в «Йордене»? Заодно расскажешь мне о Морслете, согласна?

– С удовольствием!

В кафе негромко играла композиция «Тащимся»[15] группы «Инкубус». Глубоко прочувствованная тема, медленная, тягучая мелодия, прекрасная гитара, мечтающая вырваться из лап одиночества. Сильная вещь, одна из немногих, которые трогают за душу и при звуках которой у Трокича томительно сжималось сердце. Ему вспомнилась его последняя пассия. Юрист, миловидная блондинка, стриженная под пажа, с зелеными глазищами, которую он встретил в суде теплым августовским утром, продуваемым беспечными летними ветрами. Через три месяца она, рыдая, сообщила, что уходит от него, довольно бестактно, на его взгляд, заявив, что Трокич, может, и способен на глубокие чувства, но, видимо, еще не определился, кому доверить роль счастливицы, которой он позволит вытащить его из задницы, в которую он себя так старательно загнал. Трокич не удерживал ее, но потом дольше обычного грустил, оставшись без приятного и устраивающего его общества. Она была