Мороз и пепел - Ингер Вольф

потому что он все время повторял, что его назвали в честь Габриэля Марселиса, который в семнадцатом веке вроде бы владел большой частью земли в наших краях. Да и вообще, он не слишком надежным свидетелем был. Осудили его за то, что он раздевался в присутствии малолетних. Поэтому мы и в отношении него расследование провели, но безрезультатно. Потом приятели Айгиля рассказали, что он часто и много говорил о смерти, мы и решили, что все-таки мальчик покончил с собой.

– А сколько Габриэлю было тогда?

– Около тридцати, насколько помню. Может, он и до сих пор в городе живет.

Если бы жизнь Айгиля не окончилась тогда в речке, сейчас он был бы чуть старше меня, прикинул Трокич. Целая жизнь, полная возможностей, радостей и горестей, загублена в одиннадцать лет. И любви не успел узнать. Что же такого ужасного с ним случилось, что он решил свести счеты со своей короткой жизнью? Голос Бента отвлек Трокича от невеселых мыслей.

– Но ты ведь не стал бы расспрашивать меня обо всем этом, если бы то дело не было связано с нынешним?

– Конечно.

– Но ведь его задушили, разве нет? Может, расскажешь поподробнее? А я сейчас пепельницу принесу. У тебя такой вид, будто ты сейчас помрешь, если срочно не закуришь.

Следующие четверть часа Трокич рассказывал о расследовании, затягиваясь четырнадцатой за день сигаретой. Бент оказался благодарным слушателем. Под конец Трокич выложил на стол фото кадра с камеры наблюдения в булочной. То, которое пыталась вытянуть Лиза и на котором на заднем плане по-прежнему маячил чей-то неясный силуэт.

– Это снято камерой видеонаблюдения в булочной. Мы стараемся определить, кто бы это мог быть.

Корнелиус поднес фото к глазам и принялся изучать его с такой тщательностью, как будто от того, что он высмотрит, зависела чья-то жизнь.

– Да, дело безнадежное. Идентифицировать невозможно. Думаешь, это Габриэль?

Трокич кивнул.

– Если честно, Габриэль весьма скользкий типчик. Такой неопрятный, сквернослов, сотрудничать с нами не пожелал. Но я ему поверил. Почувствовал, что он просто такой вот по жизни, потому как ничего другого у него за душой нет, и что Айгиль ему нравился. Думаю, Габриэль – человек безобидный. Хотя да, конечно, я ведь его четверть века не видел, – извиняющимся тоном добавил Корнелиус. – Даже если б картинка четкая была, я бы все равно не решился утверждать, что это он. Но отбрасывать эту версию нельзя.

Трокич уже выходил из квартиры, когда Бент тронул его за руку.

– Я вот о чем подумал. У нас тогда в городе вроде как ведьма жила, не знаю, жива ли она. Забавная тетка.

– Магдалена?

– Точно. Она-то и обнаружила тело. Вообще-то Магдалена природовед, экскурсии проводила, да и жила у реки. По-моему, она Айгиля очень хорошо знала. Может, и расскажет тебе побольше моего. Мы тогда с нею общались, но деталей я не припомню.

Трокич кивнул. В подъезде было холодно, и он почувствовал, как накопленное им в квартире тепло выходит из него, точно из прохудившейся упаковки. Он застегнул куртку до самого воротника.

– Я ее знаю. И прямо сейчас поеду к ней.

– Береги себя, сказал Корнелиус, пожимая Трокичу руку на прощание.

34

Диковинная серая шляпка с ушами, как и в прошлый раз, украшала голову ведьмы. Только сейчас к ней был прицеплен еще и медвежий коготь.

– Чаю хотите?

Магдалена поставила чайник в угрожающей близости от приготовленной для него чашки. Не оскорбит ли ее отказ? Не разбудит ли он тем самым психически неуравновешенных духов, охраняющих дом? Трокич не горел желанием пробовать это варево, как бы ни расхваливала хозяйка свое умение готовить целебные напитки. В молодости он с приятелем сдуру попробовал мухоморы, так ему потом мерещились зеленые мокрицы с клыками, как зубья мотопилы. А потом он выполз на балкон на пятом этаже, спасаясь от того приятеля, у которого внезапно оказались змеиные глаза. Зато он научился ценить реальность.

– Нет, спасибо, – ответил Трокич.

– А я выпью чашечку, – невозмутимо отозвалась Магдалена.

Она поправила свою шляпку и налила себе в чашку чай.

– Вы помните Айгиля Риисе? По слухам, именно вы обнаружили его тело в речке. Вы ведь экскурсии водили, знакомили желающих со здешней природой?

– Боже ж ты мой. Да это ж когда было. Зачем вам в этом деле копаться?

– Я просто сравниваю его с нынешним, – ответил заместитель комиссара криминальной полиции.

– Даже и не думайте, ничего у вас не выйдет. Я стою на своем и утверждаю, что бедняжка Айгиль сам лишил себя жизни. Тогда, конечно, разное говорили, и об убийстве, и о несчастном случае, и потом еще долго детей не пускали гулять на реку.

– Ну а как быть с низким уровнем воды?

Ведьма заглянула в чашку, словно в поисках ответа.

– Эх-хе-хе… столько лет с той поры прошло. Ну да, уровень воды был довольно низкий, насколько помню. Когда я его нашла, он лежал лицом вниз, но его вполне могло отнести течением с более глубокого места.

– Но ведь в этой речке утопиться довольно трудно, разве не так?

– Так. Я и сама думаю, что это невозможно. Но вот Айгиль утопился. И никто другой на его месте не смог бы этого сделать.

– А в чем разница между Айгилем и другими? – тут же спросил Трокич.

– Айгиль просто не хотел больше жить.

– Мой коллега говорит, что вы хорошо его знали.

– Да, он каждый день к реке приходил, а я на берегу травы собирала. Мы много разговаривали, я ему рассказывала о природе. Потому и говорю, что он сам над собой это совершил. Над мальчиком издевались, его мучили сильно.

– Где? Кто? В школе? Или дома?

– Не знаю, но сердце подсказывает, что дома. По-моему, он был болен. Психически сломлен. Но о таких вещах в те времена особенно не распространялись. Он был худющий, как спичка, щеки впалые, под глазами огромные черные круги, как будто только что из заключения вернулся. Иногда и руки дрожали, а если он нервничал, то начинал заикаться.

Трокич задумчиво глядел в маленькие окна с переплетами. За ними открывался вид на широкое снежное одеяло. Он вообразил, что под снегом дремлет до весны сказочный старый сад с фруктовыми деревьями, кустарниками и многолетними декоративными растениями.

– Айгиль не рассказывал, как ему жилось дома?

Магдалена покачала головой:

– Нет, но мне кажется, что несладко. Тогда ведь ни про опеку, ни про соцслужбы никто не слыхал. Айгиля что-то постоянно тяготило, как будто он занимался чем-то постыдным. Я не лезла к нему