Коллекция - Валерий Аркадьевич Горбунов

скрипку. Она лежала в закрытой части серванта вместе с итальянской, украшенной перламутровой инкрустацией мандолиной, флейтой и еще каким-то инструментом, названия которого он не знал. Может быть, поэтому при прошлом осмотре скрипка не привлекла к себе его внимания. Сейчас же стоило Николаю Ивановичу взять ее в руки — как перед его глазами тотчас же возникла картина: огромный зал дачи, серая холстина неба за слезящимися дождем окошками, тусклым золотом отливающие крытые лаком дощатые стены, и на одной из них — темное изображение не то огромной восьмерки, не то песочных часов, а может — и округлой женской фигуры, тонко перехваченной в талии… Мысленно он приложил скрипку, которую держал в руках, к отпечатку на стене, и стена обрела необходимую законченность.

Он приблизил скрипку к глазам и, достав из кармана лупу, наподобие той, которой пользовался на даче Зайца, когда разбирал мелкий шрифт древней книги, принялся изучать темное, в пятнах и царапинах тело скрипки. Похоже, что в руках у него та самая скрипка, которая была похищена ненастным днем с дачи! Тогда предпринятые сержантом Ивакиным поиски не дали результатов. А теперь скрипка сама пришла к нему в руки.

Он заглянул в опись. Там значилось: скрипка Вильома, XVIII век. Насколько он помнит, Заяц ни о каком Вильоме не упоминал, более того, подчеркивал заурядность, обычность своего инструмента. Да и вряд ли кривил душой. Знай он, что скрипка ценная, вряд ли повесил бы ее в качестве украшения на стену — рассыхаться и портиться при быстрых сменах температуры, неизбежных на затерянной в лесу даче, отапливаемой от случая к случаю. Это исключалось. Остается предположить, что скрипка Зайца и скрипка Вильома — это две разные скрипки, лишь поменявшиеся местами. Но тогда возникает вопрос: кто похитил скрипку с дачи Зайца, кто, когда и зачем произвел замену? И какова роль в этом деле самого Бориса Никифоровича?

«Постойте, постойте…» Коноплев оглянулся, отыскал глазами знакомое «вольтеровское» кресло, сел и задумался. Он обратился мыслями к тому времени, когда, больной и усталый, выбитый из привычной колеи, очутился на роскошной даче, любезно предоставленной в его распоряжение Борисом Никифоровичем. Да, это был широкий жест, добрый поступок. И не черная ли неблагодарность со стороны Коноплева — ставить под сомнение поступки этого известного, уважаемого и лично расположенного к нему человека? Коноплев тотчас же ответил себе: нет, в данном случае он не преступает никаких границ — ни долга, ни морали. Более того, и долг и мораль требовали от него как можно быстрее и лучше разобраться в запутанной ситуации и вынести полученные данные на суд закона. Даже в том случае, если бы эти данные не нравились самому Коноплеву, а сложившаяся ситуация ставила лично его в неловкое положение. Именно такого образа действий властно требовала от него нелегкая профессия, которой он отдал всю свою жизнь.

И, еще раз напомнив себе это, Коноплев усилием воли заставил свою мысль двинуться дальше — по запутанному лабиринту фактов и обстоятельств.

Честно говоря, пропажа скрипки оставила на душе у Коноплева тяжелый осадок. Как ни крути, а украдена была вещь, как бы порученная его охране. Неприятность усугублялась тем, что незадолго до случившегося Николай Иванович расхвастался перед Зайцем, принялся разгадывать загадки библии, демонстрировать свои необыкновенные пинкертоновские способности… И вдруг после этого прямо из-под носа у него уводят скрипку. Даже вспоминать об этом тошно. Но вспоминать надо…

Заяц официального заявления о краже скрипки тогда не сделал, и дело заведено не было. Правда, сержант Ивакин предпринял на свой страх и риск некоторые шаги, но его действия, конечно, не выдерживали серьезной критики.

Как он тогда поступил? Удивленный отсутствием каких-либо следов, оставленных преступником на месте преступления, и тем обстоятельством, что его никто, абсолютно никто не видел, несмотря на то что кража была совершена посреди бела дня и, можно сказать, на глазах у всего дачного поселка, Ивакин принялся увязывать воедино те скудные данные, которые оказались в его распоряжении, и строить на их основе версию преступления. Мокрые следы на дощатом полу водокачки, вещи, пропавшие из детской коляски, женщина с ребенком, замеченная нарядом милиции на платформе… Какое отношение имело все это друг к другу и в свою очередь — к пропавшей скрипке? Да никакого! Следы на водокачке наверняка оставил слесарь, производивший там ремонт, одеяльце из коляски утащил какой-нибудь хулиганистый подросток, а женщина с ребенком… Да мало ли разъезжает на подмосковных электричках женщин с младенцами на руках!

Кто же все-таки и зачем похитил с дачи скрипку? Человек-невидимка, да к тому же еще не оставляющий — в отличие от того уэллсовского человека-невидимки — следов. Да, именно он. А кто это был? «Все ясно, — сказал себе Коноплев. — Невидимкой, не оставляющим следов, был тот, чье появление среди бела дня на даче не приковало и не могло приковать ничьего внимания потому, что было естественным, обычным, не содержавшим никакого отклонения от нормы, от стереотипа, и потому никак не замаскированным. Этим человеком был хозяин дачи Борис Никифорович Заяц. Он открыто, не таясь, подъехал на своей «Волге» к дому, оставил ее на мокром шоссе, отпер дачу своим ключом, вытер ноги о половичок, снял со стены скрипку, сунул ее в саквояж, открыл на кухне окно, чтобы имитировать кражу, вышел, спокойненько сел в машину и укатил».

Почему никто и ничего не сказал сержанту Ивакину о посещении Зайцем дачи? Да потому, что тот про него не спрашивал. Его интересовало лишь: не замечен ли возле дачи кто-либо из посторонних? А разве Заяц — посторонний? Кстати, похищая собственную скрипку, Борис Никифорович ничем не рисковал. Взял свою вещь со своей дачи, оставил открытым окно на кухне. Что здесь криминального? Не доложился Коноплеву? Но почему он должен докладываться?

Коноплев вспомнил свое довольно-таки бестактное замечание, будто человеку с внешностью Бориса Никифоровича, жгуче-рыжему, хромому, с характерной игрой мускулов лица, трудно совершить преступление и остаться незамеченным. Вот Заяц и доказал, что Коноплев не прав. Хитер. Ловок и хитер.

Все это ясно и понятно. Непонятно только, как вы, Борис Никифорович, объясните такой факт: при каких обстоятельствах взятая вами с вашей дачи ваша скрипка оказалась в запечатанной угрозыском квартире, в коллекции старика Лукошко, т. е. уже после его зверского убийства?

Коноплев выпрямился в кресле, крепко сжав подлокотники. Ему бы радоваться: наконец-то напал на след, в руках появилась ниточка, потянув за которую, может быть, удастся распутать весь клубок. Но он испытывал совсем другое, тягостное чувство. Неужели в этой грязной истории как-то замешан ученый-историк Борис Никифорович?

Только-только собрался Коноплев пригласить к себе Бориса Никифоровича Зайца, а