Коллекция - Валерий Аркадьевич Горбунов

за дощатым забором кипела стройка. Рабочие в ярко-желтых касках старались зацепить крючьями, свисавшими на фалах с огромного крана, возвышавшегося над возведенными тремя этажами, металлические дужки на огромной железобетонной плите. Но крючья все соскакивали, кружились в воздухе, фалы переплетались. Рабочие, подпрыгивая, ловили крючья руками в брезентовых рукавицах… «Как следует не закрепишь — плита сорвется, может быть несчастный случай», — машинально подумал Коноплев.

…Конечно, он многое мог бы возразить, по деталям, по мелочам, человеку, который только что так строго отчитал его. Но приходится признать: он поступил опрометчиво. Натянул фалы, не закрепив перед этим как следует крючья. И вот все сорвалось. Хорошо хоть до несчастья не дошло. В следующий раз будет умнее.

И опять — в который уже раз! — Коноплев выругался в сердцах, попеняв себе за то, что выбрал такую тяжелую, такую неблагодарную профессию. А в голове у него тем временем уже вырисовывались контуры дальнейшего расследования.

— Ну и как настроение?

Следователь Ерохин пристально вглядывался в лицо Коноплева. Николай Иванович мог поклясться: в его глазах поблескивали насмешливые искорки. Правда, голос его был, как всегда, скрипучий, ровный, не окрашенный эмоциями. И все-таки эмоции, судя по всему, были не совсем чужды этому маленькому, суховатому человеку.

— Да вы все уже знаете. Получил нахлобучку от начальства. Теперь переживаю.

Коноплев по своей привычке говорил все напрямик. Следователь тоже не собирался играть в прятки.

— Знаю. Как не знать.

Кажется, он отпустил тормоза, фраза прозвучала насмешливо, почти издевательски.

— Вы не огорчайтесь, — миролюбиво произнес Ерохин. — Интуиция и меня не раз подводила. Вот за это я ее и не люблю, проклятую, не верю ей. Понимаете, не верю.

«А я верю», — хотел сказать Коноплев. Но воздержался. Момент для спора был явно неподходящий.

— С Дмитрием Лукошко насчет подмены скрипки объяснялись?

— Он пришел сам… не дожидаясь вызова. И все рассказал. Говорит, считал сыновним долгом сделать то, что не успел сделать отец, — вручить Зайцу скрипку, за которую тот давно уже отдал деньги. Он, Митя, не знал, что не имел права этого делать, что он будет введен в права наследства еще только через полгода. Думал, что уже сейчас все принадлежит ему. Кстати, утверждал, что ненавидит коллекцию. Считает, что отец погиб из-за нее.

— Я что-то не пойму: выходит, с этой черной лестницы каждый, кому не лень, может легко забраться в квартиру Лукошко?

— Я задал этот вопрос Дмитрию. Он говорит, что об этом тайном ходе было известно только двоим: отцу и ему. В их отсутствие забраться туда было невозможно: квартира поставлена на охрану, балконная дверь и окно заблокированы.

— Выходит, при осмотре Сомов с охраны квартиру снял, а, уходя, поставить снова на охрану позабыл?

— Или позабыл или решил: достаточно того, что она запечатана… Он ведь не знал про черную лестницу и пожарный балкон… Кстати, сейчас по требованию Дмитрия Лукошко дверь с черной лестницы на балкон забита. Тайный путь из варяг в греки перестал существовать.

— Одного не пойму, — сказал Ерохин. — Почему этого не сделал старый Лукошко? Ведь он так дрожал над своей коллекцией!

— Видимо, для его махинаций второй ход был необходим. Мы же не знаем, кто к нему ходил и кто через этот ход выходил…

— Ну и что вы собираетесь предпринимать по отношению к Дмитрию Лукошко?

Коноплев пожал плечами:

— Уже предпринял: сделал ему строгое внушение. На всякий случай запросил характеристику Лукошко с места работы. Аттестуется как талантливый инженер и хороший общественник… Опросы близких показали: человек он неплохой, мягкий, обходительный, но немного взбалмошный. Способен на необычные поступки… Кстати, скрипка Вильома возвращена на место.

— Так… Значит, уголовного дела против него возбуждать не будем?

— Думаю, что нет… Ведь коллекция-то действительно через два-три месяца-отойдет к нему…

— Угу.

Коноплев расстегнул ворот кителя:

— Жарко тут у вас.

Ерохин же, казалось, не был подвержен влияниям внешней среды. Несмотря на духоту, застегнут на все пуговицы, дышит ровно, впалые щеки, как всегда, бледны.

— Я дал вам время… так сказать, для свободного поиска. Теперь пора за работу. Все эти табакерки и скрипки хороши для романа. А для дела…

Коноплев решил не обижаться на Ерохина. Было бы странно, если бы тот не произнес этих слов. «Ишь ты, все знаешь: и про табакерку и про скрипку. Впрочем, чему удивляться: рядом трудимся, так сказать, плечом к плечу». Он пододвинул к себе лист бумаги, достал шариковую ручку — демонстрировал свою готовность зафиксировать ценные указания следователя.

— Для начала вот — почитайте-ка!

Ерохин протянул Николаю Ивановичу отпечатанный на машинке текст.

«Письмо министру юстиции СССР от Пустянского Владимира Евсеевича».

— Кто такой Пустянский?

— Прохиндей. Жулик.

— Пишет самому министру?

— Читайте, читайте… Еще не тому удивитесь.

«В течение последних семи-восьми лет я обратил внимание на то обстоятельство, что многочисленное поголовье спекулянтов имеет тенденцию роста и превращается в сословие.

Я долго думал о радикальном противоядии против этого явления и понял, что единственным способом борьбы с ними, спекулянтами, является экспроприация, т. е. несильное овладение нечестно нажитым имуществом.

По первичному моему замыслу экспроприированные средства должны идти на организацию летучих отрядов, которые составили бы основной костяк борцов. К сожалению, мои мысли не принимались всерьез, надо мной даже начали посмеиваться. Но это я отношу за счет некомпетентности людей, которым я пытался открыть глаза.

Люди же, которые поверили в меня, обладали весьма сомнительным прошлым и обращали экспроприированные средства в свою пользу. И вот результат: идея, которая могла бы приносить благоприятные итоги, грозит привести меня в застенок! Старо как мир — косность и рутина еще не изжиты полностью.

Должен заметить, что тюрьма далеко не самый действенный способ борьбы со спекулянтами. Из практики видно, что, отсидев определенное количество лет и попадая на волю, они снова возвращаются к своей пагубной для общества деятельности. Более того, обогатившись опытом, обменявшись информацией, они становятся более изворотливыми и, следовательно, более опасными. Только сознание того, что они не смогут пожинать плоды своей гнусной деятельности, страх перед экспроприацией остановит их!

Вот поэтому, отстаивая свою главную мысль об экспроприации, я обращаюсь к вам за помощью. Что же мне надо? Первое и самое главное — признание моей деятельности правомерной и, следовательно, легальной. Второе — оказание технической и на первых шагах — материальной помощи. Третье — дать возможность для создания соответствующего аппарата. Вот и все мои просьбы. Конечно, они предельно сжаты и при детальной разработке будут разбиты на ряд пунктов.

Пустянский».

— Каков нахал?

— М-да-а… — откладывая удивительный документ, промычал Коноплев.

— Что вы об этом думаете?

— Прежде всего то, что