Забыть о девочках - Жаклин Баблиц

– Ходили слухи, что Келли беременна. Ее обсуждали на каждом углу. На него вроде никто не думал. Но должно быть, когда новость дошла до него, он запаниковал. Потому что из-за этого начались бы неприятности. Мама бы его точно бросила. Он потерял бы нас, и… Впрочем, он и так нас потерял, так что какой смысл?

– Не знаю, может ли вообще в этом быть смысл, – размышляет Рут.

– Зачем вы тогда приехали? – резко спрашивает Юнона.

Рут разгадала ее тактику: скрывать печаль под маской гнева.

Юнона вскидывает руки в сторону оставшихся трех скал.

– В самом деле, Рут, для чего нужен этот ваш подкаст? – Сейчас в ее голосе звучат нехарактерные высокие нотки. – Пообсуждать, что делают мужчины? Убивают девушек. Похищают. Зачем вообще разговаривать об этом дерьме, если в нем нет никакого смысла?

– Полагаю, затем, – отвечает Рут, – что есть истина, и она важнее ужасных решений одного человека.

Она удивляется про себя, почему ей сложно солгать Юноне, если ложь всем остальным дается так легко.

– Юнона, твой отец поступил так, как поступают многие другие мужчины, – осторожно продолжает она. – Он из длинной череды тех представителей мужского пола, которые пытаются решить свои проблемы, перекладывая их на других людей. Разговоры с такими женщинами, как твоя мама, главным образом нужны для того, чтобы попытаться выяснить, как нормальный во всех прочих отношениях человек, – Рут жестом заключает в кавычки слово «нормальный», – оказался способным на такие страшные вещи.

Не удовлетворенная ответом, Юнона прищуривается. Как будто чувствует, что сказано далеко не все.

– У кого еще вы будете брать интервью для подкаста? Вы не говорили.

– Вся эта затея для меня в новинку. – Рут изображает непринужденную улыбку. – Но обещаю: как только я побольше узнаю о других моих собеседниках, расскажу тебе все, что будет можно.

Выходит, солгать Юноне ей тоже ничего не стоит.

Юнона морщит нос и кивает.

– Ладно, – соглашается она и объявляет, что пора идти назад: вот-вот начнется прилив.

На ферму они возвращаются ближе к вечеру. Пока Юнона паркует машину, на крыльцо выходит хмурая Роза.

– Было бы неплохо сообщить, где вы, – укоризненно говорит она, пока ее дочь и Рут выбираются из машины.

– Кстати, о сообщениях… – Юнона оборачивается к Рут, не обращая внимания на материнский упрек. – В доме сигнала точно нет, а если встать вон там, – она показывает рукой на небольшую возвышенность справа, – как минимум пара полосок на телефоне появится.

– Эта ферма досталась нам с Питером от его родителей, и мы знали, что она на отшибе, – говорит Роза, ведя Рут и Юнону в дом. – Но мы понятия не имели, что нас здесь ждет. Вернее, чего мы будем здесь лишены. Это одна из причин, почему девочки живут в городском интернате. Моих старых энциклопедий уже недостаточно для школьных проектов. Хотя нам без конца обещают, что новую вышку сотовой связи вот-вот установят.

Наверное, Розе больно упоминать Питера в историях об их прошлой жизни, думает Рут. Она уже заметила, что на фотографиях, развешенных в рамочках по дому, его нет. Портретов Юноны и Минни множество, но ни на одном снимке рядом с девочками нет их отца. А еще на стенах есть несколько фото Розы – только не из детства.

В истории этого дома полно белых пятен.

Рут перебарывает желание заглянуть в телефон, соглашается на предложение Розы выпить бокал вина и усаживается с ней за кухонный стол. На улице тем временем уже сгущаются сумерки.

Начался дождь, по жестяной крыше кухни исполняют симфонию тяжелые капли. Мерцают выставленные Юноной на подоконнике восковые свечи в баночках. Сегодня она отвечает за атмосферу: работает ди-джеем, подбирая в телефоне треки. Большая часть местной музыки, которую она включает для Рут, навевает грусть, в том числе и те композиции, что, судя по ритму, предназначены для танцполов и ночных вечеринок. В них поется о доме, о родине, а исполнение на языке маори усиливает лирический эффект. Прониклась даже Юнона, несмотря на свои уверения, что готова хоть сейчас уехать отсюда навсегда.

Рут разрешает себе взгрустнуть по Нью-Йорку. После насыщенного дня она вдруг понимает, как соскучилась по «Суини» и по Ресслеру. По его особенному запаху кукурузной соломки. По его прекрасным висячим ушам и по тому, как он поскуливает, вытягивая шею. У дядей ее псу хорошо и безопасно, Рут это точно знает и вроде бы должна радоваться, но почему-то от этой мысли она чувствует себя здесь еще более одинокой.

Возможно, из-за музыки.

Эти мелодии, и свечи, и дождь за окном – с ними в доме совершенно иные ощущения. В его уединенности, во всех его изъянах есть своя прелесть, и под ее воздействием Роза преображается тоже. При свете свечей Рут наконец различает в ней еле уловимые черты той девушки из прошлого. В ее лице есть нечто притягательное, чего Рут до сих пор не замечала. Сосредоточенность, с которой Роза с закрытыми глазами раскачивается в такт музыке, делает ее почти… красивой.

Она говорит, что в молодости не была похожей на свою дочь. Выросла бы она такой же дерзкой, если бы ей не довелось поучиться в школе Хобен-Хайтс?

Чтобы погубить девушку, достаточно одного мужчины.

Что произойдет, если вскоре после этого ее подберет следующий? Роза вышла за Питера Малвэйни через год после того, как вернулась из Хобена. Ему двадцать семь, ей нет и девятнадцати.

Юнона уходит принять душ перед сном, и Рут понимает, что это ее шанс. Уговорившая три четверти бутылки красного вина, Роза принимается искать в телефоне дочери музыку, которую слушала «в том возрасте», и возникает ощущение, что дверца со скрипом приоткрылась. Теперь ее нужно лишь подтолкнуть.

– Какие разнообразные музыкальные предпочтения были у вас в юности, – с улыбкой произносит Рут, когда после буйной композиции «Ред хот чили пепперз» Роза включает одну из ранних баллад Мэрайи Кэри.

– Да, – соглашается она. – В музыке заключалась вся моя жизнь.

– Юнона говорит, у вас хороший голос, – лжет Рут. – Даже очень хороший.

– Правда? – Роза удивлена. – Не часто я слышу комплименты от дочери.

– Она же подросток. – Рут улыбается шире.

– Она – Юнона, – говорит Роза, качая головой. – Это я чувствую себя с ней подростком.

Самое время поднажать.

– Какой вы тогда были, Роза? О чем мечтали? Кроме бродвейской сцены, я имею в виду.

– Не об этом. – Роза обводит рукой комнату. – Дочь считает, что я ее не понимаю, но и моей главной мечтой было уехать отсюда. Добраться удалось лишь до Коннектикута… а потом