Современный зарубежный детектив-10. Компиляция. Книги 1-18 - Дэн Браун

Микеланджело подозрительно взглянул на инспектора.

— А вы чем будете заниматься этим утром?

Стуки на секунду заколебался. Он понял подоплеку этого вопроса.

— Я буду работать.

— Моя старушка сегодня утром была вся на нервах, — как бы между прочим заметил мальчик.

— Серьезно?

— Я подозреваю, что она ждет кого-то в гости.

— Послушай, Микеланджело, не то чтобы для меня это было так уж важно…

— Что?

— Кем работает твоя мама?

— А вам зачем?

— Чтобы точнее оценить твой культурный уровень. Чтобы узнать тебя получше.

— Ага, чтобы быстрее съесть тебя, Красная Шапочка!

— Вот дурак!

— Она сажает деревья или что-то в этом роде.

«Мне это не так уж важно…» Ложь!

Стуки позвонил в дверь дома Елены, радуясь, что вовремя отправил Микеланджело в архив. Да, пожалуй, радость — подходящее слово, чтобы описать то, что он сейчас чувствовал.

Елена через дверь попросила инспектора подождать пару минут. Она озабоченно взглянула на кактусы, цветки которых почти распустились, и понюхала воздух, стараясь уловить их аромат. Что-то такое чувствовалось, хотя и довольно неопределенное. Но ведь все не может быть идеально. Поправив локоны, Елена открыла инспектору дверь.

Стуки стоял на пороге, засунув руки в карманы кожаной куртки. Казалось, он сейчас достанет ключи от рая или, на худой конец, от своего старого мотоцикла «Морини». Мужчина был заметно смущен. Инспектор совсем не разбирался в ботанике, и ему не так часто доводилось вести разговоры, сидя напротив горшков с кактусами. Растения показались Стуки покрупнее, чем они были несколько дней назад. Полицейский присмотрелся получше: заметно крупнее, если уж на то пошло.

— Кажется, они немного подросли, — произнес Стуки.

— Это эффект цветения: растения выглядят более эффектно. Вы заметили, какие нежные у них цветки?

Без сомнения, цветы были просто великолепны, но инспектор продолжал оценивать размеры четырех кактусов, красовавшихся перед этой странной парой двуногих существ.

— Простите, но я вынужден настаивать. Эти кактусы намного больше тех, которые я видел в прошлый раз. Тот же вид, это правда…

Елена широко раскрыла глаза, делая вид, что очень удивлена, но тут же расхохоталась.

— Я их специально заказала. Если бы я ждала, когда зацветут мои кактусы, тогда бы вы… тогда бы я…

— Тогда что?

— Я бы еще целый год прождала, — ответила Елена, разглаживая рукав свитера. — Мне и так пришлось ожидать несколько дней, потому что такие кактусы не очень легко найти, они довольно редкие.

Ну и дела! Стуки потерял дар речи.

— Какие «такие»? — только и сумел вымолвить инспектор

— С бутонами. Мне пришлось хорошо постараться. К счастью, с моей профессией…

— Ты работаешь в питомнике? — спросил Елену Стуки, на замечая, что перешел на «ты».

Елена рассмеялась.

— Если бы! Я бедный инженер и работаю в компании, которая занимается вопросами экологии.

— Микеланджело сказал мне, что ты сажаешь деревья.

— Для него все, что касается окружающей среды, имеет отношение к деревьям. Конечно, мне приходится иметь дело со многими компаниями, работающими в этой сфере.

— Но даже тебе было нелегко найти кактусы с бутонами.

— Да, особенно этого вида.

Со Стуки это не так часто случалось — даже, можно сказать, никогда такого не было, чтобы женщина пригласила его посмотреть цветение кактусов. У его мамы Парванех много лет жил в доме кактус перуанского происхождения под названием эспостоа. Это было довольно экстравагантное растение, похожее на большой, мохнатый, ощетинившийся шипами кокон, выросшее намного больше, чем предсказывали продавцы. «Синьора, не беспокойтесь! Поставьте его в угол комнаты, кактус не вырастет больше метра в высоту». На самом деле, он вымахал чуть ли не под два метра и почти касался потолка.

— Чем именно занимается инженер-эколог? — спросил Стуки.

— Я пытаюсь сделать так, чтобы мир не стал хуже.

— И получается?

— О да! Даже если тех, кто ему вредит, гораздо больше, чем тех, кто о нем заботится.

— То есть, можно сказать, что твоя работа не решает проблемы.

— Так же, как и твоя работа следователя. Найти убийцу не лишит его стремления убивать.

— Согласен.

— Кофе?

Стуки слышал, как Елена открывала и закрывала ящики на кухне.

— Сфотографируешь для меня цветущие кактусы? — крикнула она ему.

— Мне нечем фотографировать.

— А сотовый?

— Мой? Он у меня допотопный.

— Это ты еще моего не видел, — отозвалась Елена.

Женщина вышла из кухни, неся на миниатюрном подносе кофейник, две чашечки и сахарницу.

— Послушай, я хотел тебя спросить, — проговорил Стуки. — Почему ты не пригласила меня посмотреть на цветы вечером? Так сказать, в свете вечерней зари.

— Вечером Микеланджело дома.

Такая близость их лиц, такое мягкое касание теплых, податливых губ со вкусом кофе…

Это был поцелуй, стремительно распахнувший заржавевшие врата памяти, читающий дневник первой любви, теплый и уютный, как старое, одно на двоих, бабушкино одеяло, интимный, как общее дыхание, ароматный, как только что распустившийся цветок, и бесконечный, как безбрежная гладь океана.

Это всего лишь поцелуй, Стуки!

Несколько секунд они не шевелились.

«Завтра возьму выходной на весь день», — решил инспектор.

Комиссар Леонарди не поверил своим ушам. Что? Они в самом разгаре такого сложного расследования, а он, Стуки, вздумал отдыхать?

— Всего один день, — настаивал инспектор Стуки.

— И какие же у вас неотложные дела? — язвительно спросил Леонарди, зная наперед, что ответа он не получит.

Шагая по коридору, Стуки блаженно улыбался. Он встретился взглядом с агентом Сперелли, который поднял вверх большой палец: все окей!

— Так, значит, это старая Бельтраме распространяет фотокопии по всему городу? — спросил Стуки.

— Нет, — ответил Сперелли, — она вышла из дома вместе с дочерью, но вскоре они расстались, и мать пошла одна в продуктовую лавку за покупками.

— Вы не подумали проследить и за учительницей тоже?

— Вы нам не сказали…

«В таком случае, ты это заслужил, — подумал инспектор. — Вы все это заслужили: чтобы я сел в кресло и больше пальцем не пошевелил. Ну и получайте!»

Любовь растворяется в воде, как соль и сахар, которые нет никакого смысла смешивать вместе. «Никогда не исключайте ни одной комбинации», — так любил повторять фармацевт. Он был весьма привлекательным мужчиной, гибким, как сороконожка. Эксперт по водным и спиртовым растворам, порошкам и микстурам.

Он владел лучшей аптекой в городе. Старинный прилавок восемнадцатого века из мореного дуба, стеклянные витрины с аптечными банками, наполненными лекарствами и украшенными этикетками с готическими надписями: они были в состоянии излечивать больных уже одним своим видом. Казалось, что продавцы аптеки скользили на воздушных подушках, изящно предлагая клиентам сироп от кашля или мазь от геморроя и улыбаясь даже тогда, когда ваш экспресс-тест на уровень глюкозы в крови кричал от боли.

Та же серафическая невозмутимость олицетворяла философию владельца аптеки — довольно приятной сороконожки. Он был глубоко убежден, что раз его заведение держится на боли, то оно не предназначено для полного избавления от нее человека, а лишь для ее смягчения. «Ведь если мы полностью излечим все болезни, отпадет необходимость в аптеках, — говорил фармацевт. — Мы разбавляем боль, аптека сама по себе — отличный растворитель».

— Значит, она растворяет и любовь? — спрашивала я его каждый раз, когда он брал меня собой в Триест, стремительно несясь по скоростной дороге, словно горизонтально запущенная