Арсен Люпен и Остров Тридцати Гробов - Морис Леблан

теперь, зависит от воли могущественнейших сил, от воли сил, работающих на Ворского! – И как будто эти два слова ласкали ему губы, он повторил несколько раз: – На Ворского!.. На Ворского!..

Он вскочил: неудержимый наплыв мыслей заставлял его расхаживать взад и вперед и жестикулировать.

– Ворский, сын короля, Ворский, избранник судьбы, готовься. Ты – или последний авантюрист и самый преступный из всех великих преступников, запятнанных чужой кровью, или действительно всевидящий пророк, которого боги венчают славой. Сверхчеловек или бандит. Таков приговор судьбы. Биения сердца священной жертвы, принесенной богам, отсчитывают последние секунды. Прислушайтесь же, вы двое!

Он взобрался на лестницу и попытался уловить стук утомленного сердца. Однако свесившаяся налево голова жертвы не позволила ему приложить ухо к ее груди, а прикоснуться к женщине он не осмелился. В тишине раздавалось лишь ее прерывистое хриплое дыхание.

Ворский тихо проговорил:

– Вероника, ты меня слышишь?.. Вероника… Вероника… – Помолчав немного, он продолжил: – Ты должна знать… Да, я сам страшусь того, что сделал. Но это – рок. Помнишь пророчество: «Твоя жена умрет на кресте»? Да одно твое имя, Вероника, вызывает к жизни это пророчество! Вспомни: святая Вероника утерла платом лицо Христа и на этом плате остался отпечаток лица Спасителя… Вероника, ты слышишь меня, Вероника?

Поспешно спустившись с лестницы, Ворский выхватил у Конрада бутылку рома и одним глотком прикончил ее.

И тут у него начался бред: он принялся бормотать что-то на непонятном его сообщникам языке. Затем стал оскорблять невидимых противников и задевать богов, изрыгая брань и святотатства:

– Ворский сильнее всех! Ворский властвует над судьбой! Все стихии и тайные силы должны ему повиноваться. Все будет так, как решит он, великая тайна откроется ему в мистических формах и по законам каббалистики. Ворского ожидают как пророка. Ворский будет встречен криками радости и восторга, и кто-то, кого он не знает и лишь предвидит, встанет перед ним с пальмовой ветвью и благословениями. Так пусть же этот некто готовится! Пусть появится из мрака, пусть восстанет из ада! Вот он – Ворский. Пусть под звон колоколов и крики «аллилуйя» вспыхнет на небесах вещий знак, а земля разверзнется и изрыгнет языки пламени!

Он помолчал, словно бы вглядываясь в пространство в ожидании пророческих знаков. Сверху донесся предсмертный хрип жертвы. Вдалеке гремел гром, молнии раздирали надвое черные тучи. Казалось, вся природа откликнулась на призыв негодяя.

Его напыщенные разглагольствования и мимика комедианта произвели на приспешников сильное впечатление.

Отто прошептал:

– Он меня напугал.

– Это все ром, – заметил Конрад. – Но слова он и впрямь говорит страшные.

– Слова, которые кружат около нас, – подхватил Ворский, не упустивший ни звука из их разговора, – которые принадлежат к сегодняшнему часу и завещаны нам веками. Это – словно чудесное разрешение от бремени. Говорю вам, вы будете смущенными его свидетелями. Отто и Конрад, будьте готовы: земля задрожит, а в месте, где Ворский завладеет Божьим Камнем, к небесам поднимется огненный столп.

– Он уже сам не понимает, что несет, – пробурчал Конрад.

– Опять он залез на лестницу, – вздохнул Отто. – Того и гляди в него ударит молния.

Но возбуждение Ворского уже не знало границ. Конец близился. Измученная жертва агонизировала.

Сначала тихо, чтобы слышала только она, затем все громче и громче Ворский продолжил:

– Вероника… Вероника… Ты выполняешь свое предназначение… Ты уже почти у конца восхождения… Слава тебе! Частичка моего триумфа принадлежит и тебе. Слава! Прислушайся! Ты уже слышишь, не правда ли? Раскаты грома близятся. Враги мои побеждены, тебе нечего больше рассчитывать на помощь! Это последние биения твоего сердца… Твой последний стон… Или`, Или`! лама` савахфани? Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?

Ворский засмеялся как безумный, словно его рассмешило некое весьма игривое воспоминание. Затем настала тишина. Раскаты грома стихли. Ворский наклонился и внезапно возгласил с верхней ступеньки лестницы:

– Или́, Или́! лама́ савахфани? Боги оставили ее! Смерть сделала свое дело. Последняя из четырех женщин мертва. Вероника умерла. – Снова помолчав, он дважды проревел: – Вероника умерла! Вероника умерла!

И опять воцарилась напряженная тишина.

Внезапно земля вздрогнула, но не от очередного удара грома, а внутренним, глубинным содроганием, идущим из самых ее недр и прокатившимся несколько раз, словно эхо, которое отдается среди лесов и холмов.

И почти в ту же секунду неподалеку, у стоявших полукругом дубов, струя огня поднялась к небу в вихре дыма, в котором плясали красные, желтые и лиловые искры.

Ворский не произнес ни слова. Его соратники тоже остолбенело молчали. В конце концов один из них прошептал:

– Это старый трухлявый дуб, уже сожженный молнией.

И хотя пожар почти сразу погас, перед глазами у них все еще стояло фантастическое зрелище: охваченный пламенем старый дуб, изрыгающий огонь и разноцветный дым.

– Здесь выход, ведущий к Божьему Камню, – сурово проговорил Ворский. – Как я и обещал, судьба заговорила, и заставил ее заговорить я, который прежде был ее слугой, а отныне стал хозяином.

Взяв в руки фонарь, он подошел к дубу. Все трое были чрезвычайно удивлены, когда увидели, что на дереве нет никаких следов пожара, а сухие листья, скопившиеся между несколькими нижними ветвями, даже не опалены.

– Еще одно чудо, – заметил Ворский. – Все происходящее – недоступное пониманию чудо.

– Что мы теперь будем делать? – осведомился Конрад.

– Проникнем в открывшийся перед нами вход. Принеси лестницу, Конрад, и пошарь рукой в этой куче листьев. В дереве есть дупло, и мы увидим…

– Дупло или не дупло, – возразил Отто, – но есть и корни, а лезть между корнями я не согласен.

– Еще раз говорю: мы там увидим… Да отгреби же листья, Конрад, подними их.

– Не буду, – кратко ответил Конрад.

– Как – не будешь? Почему?

– А вы помните Магеннока? Помните, что после того, как он вздумал прикоснуться к Божьему Камню, ему потом пришлось отрубить себе руку?

– Да ведь Божий Камень вовсе не здесь! – попробовал поднять его на смех Ворский.

– Откуда вам знать? Магеннок все время твердил о воротах в ад. Разве не это он имел в виду?

Ворский пожал плечами:

– И ты боишься, Отто?

Отто не ответил. Ворский тоже не спешил рисковать и поэтому проговорил:

– Впрочем, спешить нам ни к чему. Дождемся рассвета. Срубим дерево и тогда увидим, с чем мы имеем дело и как нам быть.

На том и порешили. Но поскольку чудесное знамение могло быть замечено и другими, сообщники, не желая позволить себя опередить, решили обосноваться прямо перед деревом, в сени огромной плиты Дольмена Фей.

– Отто, – приказал Ворский, – ступай в Монастырь и принеси чего-нибудь выпить, да захвати топор, веревки и что там еще нужно.

Начался проливной дождь. Сообщники забрались под дольмен и решили по очереди дежурить: один бодрствует, остальные спят.

Ночь прошла без происшествий. Гроза разразилась не на шутку. С моря долетал рев волн. Потом буря понемногу стихла. На рассвете сообщники принялись за дуб и с помощью топора и веревки свалили его на землю.

Осмотрев пень, они обнаружили среди гнилых щепок нечто вроде лаза в песке и камнях, скопившихся между корнями.

Расчистив его киркой, они увидели полузасыпанные ступени, спускавшиеся куда-то вниз, в темноту. Когда засветили фонарь, под ними открылась пещера.

Ворский рискнул спуститься первым, остальные осторожно последовали за ним.

Первые ступени лестницы были вырезаны в земле и укреплены камнями, дальше же шли ступени, вырубленные прямо в скале. Пещера, в которую они попали, не представляла собой ничего особенного и служила, по-видимому, чем-то вроде прихожей. Она примыкала к некоему подобию склепа с круглым сводом, стены которого были сложены из крупных камней всухую, без связующего раствора.

Вокруг, словно незавершенные статуи, стояли двенадцать невысоких менгиров, увенчанных черепами лошадей. Ворский дотронулся до одного из этих черепов, и тот свалился в пыль.

– Более двадцати веков никто не входил в этот склеп, – заявил он. – Мы первыми ступаем на эту землю, первыми смотрим на сохранившиеся здесь следы прошлого. – И, опять ударившись в пафос, он добавил: – Это – усыпальница великого вождя. Таких хоронили вместе с любимыми