Госпожа следователь, или Мария Сергеевна снова в деле - Хелен Гуда

настойки. Арман закашлялся, болезненно дернувшись, выплевывая часть драгоценной жидкости. Но Жофрей не прекращал, мягко, но настойчиво повторяя процедуру, пока все до единой капли не оказались во рту умирающего.

— Держи его, — приказал он, словно отчеканил каждое слово, протягивая мне холодные безжизненные руки мужчины. — Держи крепко и не отпускай.

Я послушно, без колебаний выполнила приказ, чувствуя, как его тело бьется в слабой предсмертной конвульсии. Его кожа была холодной, липкой от пота, словно у лягушки, вытащенной из пруда. Страх, ледяной хваткой сжимающий горло, перекрывал дыхание, не давая произнести ни слова.

— Пожалуйста, — взмолилась я, безмолвно обращаясь к высшим силам, — пожалуйста, выживи. Держись. Не умирай. Не сейчас…

Жофрей, не теряя ни секунды, тем временем достал из плаща еще несколько небольших пузырьков, склянок и коробочек с разноцветными порошками. Он ловко смешивал их, словно алхимик, проводящий магический ритуал, добавляя воду из хрустального графина, стоящего на тумбочке, в получившуюся субстанцию, которая казалась сейчас грязной и отвратительной. И снова осторожно, с маниакальной настойчивостью вливал Ришелье в рот, словно пытаясь вернуть его к жизни по каплям. Его обычно бледное лицо было сосредоточено, напряжено до предела. На высоком лбу выступили крупные капельки пота.

— Яд стремительно замедляет работу сердца, — пробормотал он, словно разговаривая сам с собой, — необходимо поддерживать его работу любой ценой.

Он взял похолодевшие руки мужчины в свои и начал энергично, но аккуратно массировать его запястья, пытаясь восстановить кровообращение, почувствовать ускользающую нить жизни.

Я смотрела на него завороженная. Впервые за все время нашего знакомства я видела его таким. Передо мной был человек способный на сочувствие и сопереживание, несмотря на на то что Арман был ему далеко не другом и вряд ли бы сделал то же самое для него, если бы они поменялись местами.

Внезапно, словно в ответ на наши отчаянные молитвы, Ришелье открыл глаза. В его мутном взгляде еще не было ясности и осмысленности, но он уже не казался таким далеким, отстраненным и потерянным в бездне смерти.

— Жо… Жофрей? — с трудом выдавил он из себя, прохрипев его имя словно из самой могилы.

Жофрей, увидев проблеск жизни в его глазах, вымученно улыбнулся, облегченно выдохнув.

— Все хорошо, Арман, — мягко проговорил он, стараясь придать своему голосу уверенность, в которой сам сейчас отчаянно нуждался. — Я здесь, рядом с тобой. Бен поехал за лекарем. Держись. Ты будешь жить, слышишь? Ты обязательно будешь жить. Я не позволю тебе умереть.

Ришелье слабо, почти незаметно благодарно улыбнулся в ответ, прикрыв глаза.

Я взяла запястья Ришелье в свои руки, чувствуя, как постепенно, медленно, но верно возвращается тепло. Сердце колотилось чуть ровнее, дыхание стало менее прерывистым, не таким мучительным.

Мы молчали, боясь нарушить хрупкое, непрочное равновесие, словно одно неосторожное слово могло разрушить тонкую нить, связывающую Ришелье с жизнью. Лишь тихий заунывный вой ветра за окном, царапающего стекло мокрыми ветвями, и тихое нервное потрескивание оплывающей свечи нарушали тягостную тишину.

Я невольно посмотрела на Жофрея. Его лицо, измученное и осунувшееся, казалось еще более бледным в тусклом свете, но в его темных глазах светилась надежда.

Пока мы боролись за жизнь Ришелье, я ловила себя на мысли, что не так уж и хорошо знаю Дюбуа. Что за маской циника и повесы, за напускным хладнокровием и утонченным сарказмом скрывается человек с большим благородным сердцем, способный на искреннее сострадание и самопожертвование. И этот человек сейчас делал все возможное, чтобы спасти жизнь Арману де Ришелье, которого он по факту недолюбливал, человеку, который хотел его подсидеть и не погнушался бы даже подставой и пакостью.

В комнате висела давящая тишина, нарушаемая лишь сухим потрескиванием поленьев в камине. Пляшущие отсветы на стенах казались нервными, будто делили с нами общее беспокойство. Лекарь, которого Бен привез так поспешно, склонился над Ришелье, манипулируя непонятными инструментами и склянками с мутными жидкостями. Он напоминал жреца, проводящего сложный и древний обряд, так, как будто от его действий зависело, вернется ли душа в измученное тело. Я и Жофрей стояли в стороне призраками, не смея нарушить эту напряженную, почти священную тишину. Казалось, любой звук может оборвать ту тонкую нить жизни, что еще связывала Ришелье с нашим миром.

Каждая минута тянулась вечно, полная страха и бессилия. Я чувствовала, как дрожат мои руки, а ноги наливаются свинцовой тяжестью.

Наконец, после бесконечных мучений лекарь выпрямился, разгибая затекшую спину и устало вытирая пот со лба. В его глазах плескалось облегчение, но сквозь него пробивалась и глубокая усталость.

— Жизни его больше ничего не угрожает, — произнес он хриплым, словно надорванным голосом. — Яд нейтрализован, насколько это было возможно в этой ситуации. Но он очень слаб, истощен. Сейчас ему необходим полный покой, абсолютная тишина и, конечно, хороший внимательный уход. Круглосуточно.

Его взгляд скользнул по нам с Жофреем. Я ощутила, как он оценивает нас, словно пытаясь понять, кто из нас двоих способен обеспечить необходимую заботу. Сердце болезненно сжалось от осознания собственной беспомощности.

— Вам обоим стоит отдохнуть, — заключил он. — Вы сделали все, что могли, и даже больше. Остальное — моя работа. Я останусь здесь до утра, чтобы следить за его состоянием и немедленно принять меры, если что-нибудь изменится.

Дюбуа тихо поблагодарил лекаря за помощь. В его словах, коротких и сдержанных, я тем не менее почувствовала искреннюю благодарность.

— Да, вы правы, нам всем нужен отдых, — кивнул Жофрей, смотря на меня. Но увидев протест в моих глазах, он твердо добавил: — Ты отправишься домой, Мари, а все остальное мы сделаем завтра.

А я… я чувствовала, как во мне нарастает протест. Будто очнувшись от ледяного оцепенения, я попыталась возразить, и в моих глазах, я уверена, вспыхнул тот самый упрямый огонек, который Жофрей так часто во мне подмечает.

— Но… как же поиски Этьен Леруа? — воскликнула я, и голос мой сорвался, дрожа от усталости и накопившегося напряжения. — Он выдавал себя за дядю Натали. Мы должны задержать его. Мы не можем позволить ему уйти.

Меня трясло от одной мысли, что этот человек, этот лживый лицемер может избежать наказания. Если бы он не начал эту игру, если бы не появился в жизни Натали, не исключено, что все случилось бы иначе и она была бы жива. Мы были очень близки к разгадке, так близки к тому, чтобы вытащить наружу всех, кто стоит за этим многоходовым преступлением. И я не хотела останавливаться на полпути.

Жофрей, заметив мое состояние, мои бушующие эмоции, подошел ко мне и нежно взял за руку. Его пальцы были холодными как лед, но прикосновение