Госпожа следователь, или Мария Сергеевна снова в деле - Хелен Гуда

ненадежный круг. Его лицо, обычно такое безмятежное, спокойное и невозмутимое, словно гладь озера в ясный день, сейчас было напряжено до предела, словно натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть. В полумраке кареты, которую освещала одна-единственная свеча, его глаза казались еще темнее, бездонными колодцами тревоги, в которых плескалось мое собственное отчаянье, приправленное страхом.

"Это безумие, чистейшее безумие, мы точно не успеем", — предательски шептала мысль, которая заползла в сознание, словно ядовитая змея.

Но стоило мне лишь на мгновение представить себе Ришелье, этого прохиндея, но все же человека, пусть и не совсем честного и порядочного, корчащегося в муках от действия смертоносного яда, все сомнения мигом улетучивались, словно дым, развеянный ветром. Никаких "если". Мы просто не могли его бросить. Просто по-человечески я не могла позволить ему умереть.

— Уверен, Этьен Леруа скроется, — пробормотал Жофрей. — Такие, как он, чуют опасность.

— Ришелье важнее, — твердила я себе, как упрямый ребенок, заучивающий наизусть молитву, словно пыталась успокоить себя этими словами. — С Этьеном Леруа разберемся позднее. Отправим ориентировки по королевству, перекроем границы, но Ришелье надо успеть спасти.

— Да, — согласился Дюбуа.

Карета резко затормозила, подбросив меня вперед, словно тряпичную куклу. Мы приехали. Не дожидаясь, пока Бен, запыхавшийся и промокший до нитки, откроет дверцу, я пулей выскочила на мостовую, едва не споткнувшись о предательский подол платья. Жофрей был уже рядом, его надежная рука крепко сжала мою, придавая уверенности, которой мне сейчас так отчаянно не хватало. Вместе, не произнеся ни слова, мы бросились к массивной, окованной железом двери, ведущей в квартиру следователя-пройдохи.

Я принялась отчаянно, безумно колотить в дверь что было сил, не чувствуя боли в онемевших от холода кулаках, словно стучалась не в дверь, а в крышку гроба на собственных похоронах, пытаясь отсрочить неизбежное. Тишина. Зловещая, звенящая тишина. Лишь заунывный, оглушающий вой ветра и стук моего собственного бешено колотящегося сердца отдавались в голове навязчивым эхом. Стук, стук, стук… Ни единого звука в ответ. Ни малейшего шороха за дверью.

— Может быть, он спит? — промелькнула слабая, робкая надежда, словно крошечный огонек в непроглядной тьме. — Может быть, все в порядке и мы зря поддались панике, зря бросили все и примчались сюда сломя голову? Может, он раскусил план этой мегеры? Или конфеты не ест?

Но Жофрей, не произнеся ни единого слова, не обращая внимания на мои призрачные надежды, отступил на шаг назад и одним мощным ударом плеча выбил чертову дверь. Тяжелый дуб с оглушительным треском распахнулся, обнажив темный зловещий проем, словно зияющую пасть чудовища, готовую поглотить нас целиком.

Внутри царил густой полумрак, едва разгоняемый тусклым светом, едва пробивающимся сквозь неплотно задернутые тяжелые шторы. Запах… Запах был странным, неестественным, вызывающим тревогу. Сладковато-приторный, словно переспелые фрукты, начинающие гнить, но в то же время отталкивающим, с едва уловимой примесью острой едкой горечи. Он безошибочно напомнил мне об аптекарском крыле в нашем пансионе, где в воздухе смешивались запахи сушеных трав, загадочных порошков и… ядов. Да, у нас там был довольно эксцентричный лекарь, которого больше интересовали яды, чем лекарства для воспитанниц.

Жофрей, не дрогнув ни единым мускулом на лице, не колеблясь ни секунды, словно опытный охотник, почуявший добычу, бросился вперед, в темный проем. Я — следом за ним, спотыкаясь и задыхаясь от волнения, с трудом переводя дыхание. Мы бежали по темному узкому коридору, уставленному мрачной мебелью, пока не достигли двери в спальню Армана. Она была слегка приоткрыта, и из узкой щели лился слабый предательский свет.

Жофрей одним решительным движением распахнул дверь, словно срывая завесу с ужасной тайны.

Картина, представшая нашим глазам, врезалась в память, словно выжженная клеймом на коже. Мужчина лежал на кровати, скрючившись в неестественной мучительной позе. Его худое аристократическое лицо было искажено гримасой невыносимой боли. Заострившиеся черты посинели, словно тронутые инеем, а изо рта шла отвратительная клокочущая пена. Он хрипел прерывисто и мучительно, словно тонущий, отчаянно пытался вдохнуть воздух, которого катастрофически не хватало в его измученных легких. Длинные тонкие пальцы судорожно сжимали шелковые простыни, комкая их в бесформенный влажный клубок.

На прикроватной тумбочке, словно злая насмешка, валялась раскрытая изящная коробка с дорогими конфетами, из которой выпали несколько пустых шуршащих оберток. Их сладкий, приторный, почти тошнотворный запах заполнял помещение, смешиваясь с удушающим запахом смерти, витавшим в воздухе.

Я замерла на пороге, парализованная ужасом, словно кролик, загипнотизированный взглядом смертоносной кобры. Что делать? Куда бежать? Кого звать на помощь в этом проклятом месте? В голове набатом билась лишь одна отчаянная мысль: "Он умирает. Он умирает прямо у нас на глазах. И мы ничего не можем сделать."

Но Жофрей… Жофрей действовал быстро, четко и решительно, словно солдат на поле боя. Он подскочил к кровати, одним отработанным движением перевернул измученного мужчину на бок, чтобы тот не захлебнулся собственной рвотой. Затем на ощупь нашел пульс на его запястье.

— Он жив, но счет идет на минуты, — прорычал Жофрей, не отрывая взгляда от истерзанного страданием лица Ришелье. — Цианид. Это определенно цианид. Проклятье.

Цианид… От одного этого слова по спине пробежал ледяной парализующий холодок, кровь застыла в жилах. Сколько же его было в этих проклятых конфетах?

Но Дюбуа сейчас поразил и удивил меня. Передо мной был не циник, не белоручка-аристократ и даже не высокомерный начальник следственного управления. Передо мной был профессионал, настоящий целитель с цепким взглядом и твердой рукой. Человек, точно знающий, что нужно делать в этой отчаянной ситуации. Его движения были четкими, отточенными до автоматизма, уверенными, как у хирурга, проводящего сложнейшую операцию.

— Бен! — заорал он, не отрывая взгляда от безучастного лица Ришелье, словно пытаясь силой голоса вернуть его к жизни. — Бен, живо за лекарем! И приведи лучшего, самого сведущего, какого только сможешь найти в этом грешном городе.

Бена, который сопровождал нас в этот раз, как ветром сдуло из комнаты. Слышался лишь удаляющийся, затихающий топот убегающего кучера, уносящий его прочь в спасительную, но такую непредсказуемую ночь.

Жофрей тем временем достал из внутреннего кармана своего расшитого камзола запачканный, невзрачный на вид небольшой флакон с темной подозрительной жидкостью. От него пахнуло чем-то терпким, землистым. Травами, собранными в глухом лесу на рассвете, и чем-то еще — неуловимо-горьким, напоминающим запах толченого миндаля. Предвестник беды.

— Это поможет… хоть немного нейтрализовать действие яда, — пояснил он, не поворачивая головы, не глядя на меня. Его голос звучал приглушенно, словно он боялся спугнуть ускользающую жизнь, — хотя бы немного выиграть время.

Он бережно приподнял поникшую голову мужчины и осторожно, стараясь не расплескать ни капли, влил ему в рот несколько капель