Твоя последняя ложь - Мэри Кубика

треском распарывает небо. На другом конце провода отчетливо слышен звук падения и бьющегося стекла. В наш разговор влезает грубый мужской голос, напугав меня даже на расстоянии. «Блин!» – слышу я.

– Давайте я вам попозже перезвоню, – умоляюще произносит женщина, но я говорю, что нет. Произношу это громче, чем хотела, буквально выкрикнув это слово, так что даже Харриет поднимает на меня глаза, а хвост у нее прячется где-то между задними лапами от страха.

– Нет!

Уши у Харриет опускаются; вид у нее виноватый. Она думает, что я кричу на нее. Харриет – собака из приюта, у нее непростое прошлое, она легко пугается и имеет привычку всегда путаться под ногами, чтобы мы вдруг не решили ее бросить. До того как она стала моей, Харриет была собакой Ника. Ник и нашел ее, привлеченный какой-то трогательной социальной рекламой, касающейся бездомных и брошенных домашних животных, увиденной по телевизору. Он сказал, что поедет куда-то по делам, а когда вернулся домой, у его ног терлась собака, жалкое создание с клочковатой шерстью, все еще заживающей после заражения клещами, и выпирающими костями, которые должны были быть скрыты под слоем жира и мышц, однако не были. Похоже, это животное было совершенно истощено. Я не хотела оставлять ее. Сказала, что нет. Была большая вероятность того, что эта собака все равно не выживет. Но была зима, и погода на улице стояла отвратительная; с неба повалил густой снег. «Завтра отвезешь ее назад», – сказала я, но к утру передумала.

– Пожалуйста! – умоляю я. – Пожалуйста, скажите мне, кто вы!

– Завтра. Давайте завтра встретимся, – отвечает мне женщина, быстро шепча в трубку. На линии потрескивание помех, и я боюсь, что потеряю ее из-за грозы. – На Двести сорок восьмой улице есть парк. Рядом со Сто одиннадцатой. Коммишинерс-парк. Я буду там.

– Я знаю это место, – выдавливаю я. Я и вправду хорошо его знаю. Мы с Мейси много раз бывали там. Для Мейси это «бегемотовый парк». Она вообще называет такие места по тем аттракционам, которые ей там приглянулись, – бегемотовый парк, китовый парк… В этом есть гигантский голубой бегемот, по которому дети могут лазить: залезать ему в зад и вылезать из пасти.

– Во сколько? – спрашиваю я и на всякий случай повторяю еще раз: – Во сколько? – опасаясь, что она может и не ответить, потому что, вполне возможно, уже дала отбой.

– В одиннадцать, – говорит женщина, а затем на другом конце провода повисает тишина, которую через пару секунд прорезает еще один удар грома, отчего Харриет вздрагивает и поджимает хвост, а Мейси вскрикивает.

* * *

Первую половину ночи я не спала, а большей частью таращилась в окно, за которым лил дождь, обшаривая взглядом задний двор в поисках мужчины в шапке и перчатках. Все-таки что-то явно вызвало в голове у Мейси этот образ. Или это была просто иллюзия, плод воображения маленькой девочки? Я не могу сказать этого наверняка, но по мере того, как ночь тянется дальше, а никаких мужчин так и не появляется, я начинаю сомневаться в достоверности слов, слетающих с уст Мейси. Я хочу встряхнуть ее, спящую, разбудить и потребовать ответа: действительно ли она видела мужчину в шапке и перчатках или же все это выдумки?

И вот в два часа ночи, после четырех беспокойных часов, проведенных то в постели, то у окна, я решаю, что нельзя полагаться на волю случая. Я должна знать.

Убедившись в том, что дети спокойно спят, спускаюсь по лестнице, просовываю босые ноги в старые рабочие ботинки Ника, а руки – в рукава его непромокаемого плаща, нахожу фонарик и выхожу на улицу навстречу грозе.

Я должна знать.

Харриет нерешительно следует за мной, и по этой причине я не чувствую себя такой напуганной и одинокой. Закрываю входную дверь и запираю ее, опустив ключи в карман дождевика. Стою у двери и прислушиваюсь, не послышится ли из-за нее детский плач, но вроде все тихо. Натягиваю капюшон плаща на голову, но ветер тут же срывает его обратно, обдав меня потоком холодного воздуха. Когда я выхожу с крытого крыльца, дождь хлещет в меня со всех сторон одновременно. Проходит не больше минуты или двух, а я уже насквозь промокла и замерзла.

Свечу себе под ноги фонариком, чтобы ни на что не наткнуться. Харриет следует за мной по пятам, и я не знаю, кто нервничает больше, она или я.

С каждым шагом я все глубже погружаюсь в грязь, которая налипает на подошвы моих ботинок, затрудняя передвижение. Я тону, как в зыбучем песке, по-прежнему обшаривая взглядом участок в поисках каких-либо признаков мужчины в шапке и перчатках. Он здесь? Или был здесь?

Я сама не знаю, что ищу. Дрожу и внутри, и снаружи, замерзшая, промокшая и напуганная, молясь, чтобы ничего не найти, чтобы в конце этой экспедиции я смогла списать мужчину в шапке и перчатках на плод воображения Мейси и не позволить ему завладеть моими мыслями. «Никого здесь нет», – старательно пытаюсь убедить я себя, жалея, что не осталась в постели, что не завернута сейчас в одеяло рядом с Мейси и Феликсом, в тепле и сухости. Однако сейчас я здесь, в темном дворе, и когда в небе в очередной раз гремит гром, а вспышка молнии озаряет ночь, я вскрикиваю от испуга, почти уверившись, что вижу перед собой его – этого плохого человека, и не сразу сознаю, что это всего лишь дерево, вечнозеленая туя, высокое и тонкое, словно человек, неподвижно наблюдающий за мной.

Это не он, говорю я себе.

Никого тут нет.

Дождь колотит по крышам, словно барабанщики марширующего оркестра. Вода потоком льется из водосточной трубы, создавая наводнение на цветочных клумбах, между которыми я вязну, промокнув до середины икр.

Сердце резко начинает частить, когда какой-то шум позади заставляет меня полностью развернуться вокруг собственной оси. Луч фонарика и глаза лихорадочно обшаривают окружающую обстановку, но ничего не находят.

– Есть тут кто-нибудь? – тревожно окликаю я, перекрывая шум ветра и дождя. – Кто тут?

Я до смерти перепугана. Рядом со мной скулит Харриет. Она насквозь промокла, как и я, и явно недоумевает, зачем потащилась за мной на улицу. Шерсть и подушечки лап у нее все в грязи. Она вопросительно смотрит на меня – типа, что мы тут делаем? Я и сама точно не знаю, что мы тут делаем, но мне нужно знать, наблюдал ли кто-нибудь за Мейси, Феликсом и мной. Ради своих детей я должна это знать.

Я должна