Аккорды смерти в ля мажоре - Елена Бриолле

где всё ещё витал дух Средневековья и Возрождения. Узенькие улочки отчаянно сопротивлялись империалистическим планам барона Османа выровнять всё и вся и одержали в этом районе победу. Иногда Маре называли районом Храма в честь тамплиеров, которые здесь когда-то проживали.

Пока щуплый Антуан приказал подать кофе, Ленуар осмотрелся. Высокие потолки, неровные стены и маленькие окна требовали соответствующей мебели, но гостиная отличалась простотой. Письменный стол будто вынесен из государственного учреждения. Такой же стоял у них в префектуре полиции. Небольшая библиотека и старые, кое-где потёртые на подлокотниках кресла, а в углу у стены – пианино.

– Простите, у нас всё по-скромному, – заметил Красс. – Я теперь стал аскетом.

– Вы отдали всё семейное состояние Обществу новой волны, почему?

Красс встряхнул длинными волосами и потёр свой шрам на лице.

– Теперь у меня нет семьи, во всяком случае, в традиционном понимании этого слова. Родители уже давно умерли. Супругой и детьми я не обзавёлся, так что мне моё состояние ни к чему. Я принял это решение в здравом уме, господин Ленуар. Да и члены Общества новой волны стали для меня теперь семьёй. «Семья» – это просто слово. Это пустое слово, если между членами семьи нет любви и понимания. В моей новой семье всё это есть, – сказал Красс и улыбнулся кончиками губ.

– Что же вам даёт Общество новой волны, чего у вас не было раньше?

– Любовь и понимание, господин полицейский, – кратко ответил Красс. – К тому же они любезно приглашают меня на свои концерты. Недавно мы имели честь слушать старика Сати в белой гостиной…

– Да, я там был.

– Правда? Значит, вы видели, с каким вниманием в обществе относятся к гостям, как щепетильны в мелочах. Это эстеты, влюблённые в природу.

– Вы тоже?

– Я тоже теперь стал членом этого общества.

– Вы знаете, что деньги, которые они собирают, официально уходят на благотворительность, например в Общество инвалидов войны, а на самом деле деньги до Общества инвалидов войны не доходят…

– Они доходят до инвалидов войны, что вы! – рассмеялся Антуан Красс.

– По моим сведениям…

– Например, Общество новой волны поддерживает меня. – Красс снял перчатку со своей правой руки и показал её сыщику. На руке было только два пальца – большой и указательный. – Мне оторвало пальцы, когда я был в Африке.

– И оторванные пальцы сломали вашу жизнь?

– Да. Потому что в прошлой жизни я был не только графом, но и пианистом, а в Африку я ездил выступать перед нашими батальонами. Так я и стал инвалидом войны.

– Когда это случилось?

– Лет пятнадцать назад. Сейчас мне пятьдесят. Тогда моя карьера была на самом пике. Вы не можете себе представить, но пальцы для пианиста – это больше, чем вся рука. Я не мог играть, не мог жить прежней жизнью. До этой поездки я выступал в самых главных концертных залах Парижа. Меня приглашали давать концерты в музыкальных салонах и музыкальных обществах.

– И в отелях?

– Что – в отелях?

– Вы играли в молодости в музыкальных гостиных отелей? Например, в отеле «Лютеция»?

– В молодости все музыканты начинают с кафе и отелей. И я не исключение. Да, кажется, играл, но недолго.

– Вам предложили более выгодное место, и вы ушли из «Лютеции»?

– Не совсем, – сложил руки на груди Красс. – Тот отель считался очень престижным местом для выступлений. Туда на сезон брали только лучших из лучших, а у меня не было ещё большого опыта выступлений перед публикой. Я тушевался, скромничал, а этого сцена не любит. Они тогда на моё место взяли Крига.

– Фабио Крига? Но он же не музыкант, а импресарио. Я недавно видел его на концерте Аннабель Норин и в Белой гостиной. Вы с ним знакомы?

– Конечно, уже давно, – сжал губы Красс. – Сейчас он импресарио, а когда-то был прекрасным пианистом. Правда, взяли его не благодаря таланту, а благодаря протекции сына владельца отеля и блистательной певице, которая тогда выступала там с концертами.

– А потом что, у него тоже случилась травма руки?

– Нет, у него другие травмы. Душевные. Эх, если бы у меня были пальцы и его таланты, я бы никогда не изменил музыке. А он изменил. И всё ради денег. Я до сих пор удивляюсь, зачем он иногда к нам приходит. Конечно, он импресарио Аннабель, но у них совсем разные интересы и желания.

– Что вы хотите этим сказать?

– Она настоящий талант и обладает удивительной, природной энергией, которая притягивает к себе людей. Она вода. Он по сравнению с ней камень.

Красс надел перчатку на изувеченную руку и поторопил слугу, чтобы подавали к столу.

– Простите, господин Красс, но, кажется, у меня больше нет возможности задерживаться и утомлять вас своими расспросами. Скажите, вы ведь были когда-то на приёме в белой гостиной. Этот особняк принадлежит Клеменции Соледад Ривьере? Вы встречались с хозяйкой? Какое мнение у вас о ней сложилось?

Красс покачал головой и встал:

– Вы правы, уже слишком поздно пить кофе. У меня тоже дела.

– И всё-таки, господин Красс, вы видели мадам Ривьеру?

– Да, видел. Она прекрасна. Это всё, что я могу вам сказать, господин Ленуар. Я не говорил с ней достаточно, чтобы у меня сложилось более полное впечатление, но она прекрасна.

41. Манящая высота

Париж, 1892 год

Тот день Августа фон Варенсфельд запомнит на всю жизнь. На её концерты собирался весь парижский бомонд. А с тех пор как ей аккомпанировал Фабио, она расцветала каждый вечер, как хризантемы в музыкальной гостиной «Лютеции». Музыкант был младше её на десять лет, но он как никто другой чувствовал её: где нужно сыграть ritenuto, где allegro, ему не нужно было объяснять. Этот черноволосый красавец с английским акцентом волшебно играл. Талант Августы сиял, как бриллиант, а Фабио служил ему великолепной оправой.

Они познакомились несколько месяцев назад у мадам Сансон. Фабио тогда только-только вылупился из яйца – в Париже о нём никто не знал. Он хватался за любую возможность сыграть и говорил, что до этого год аккомпанировал артистам цирка и играл в кафе-шантанах. Августа сделала из него человека. Именно она разглядела в нём огонь и ввела в высшее общество. Теперь они выступали вместе, и Крига взяли вместе с ней на весь сезон в «Лютецию».

Сначала всё шло как во сне. Августа купалась в цветах и аплодисментах. Ей казалось, что так будет всегда. Фабио разделял с ней сначала дни, а потом и ночи. Любовник из него вышел такой же страстный, как и его игра на фортепиано.