Мы все виноваты - Альберто Васкес-Фигероа

статуи Будды, и падением башен, случившимся всего через несколько месяцев, – сказал бразилец. – Цивилизованный мир безразлично наблюдал за уничтожением произведений искусства тысячелетней давности, не осознав, что это было предупреждением. Мы были слепы!

– И самое печальное, что обвинить некого, – спокойно заметила она. – Но теперь я, как и тысячи людей, потерявших близких в тот проклятый день, не могу не задуматься о том, послужила ли та ужасная катастрофа началом понимания того, что мы шли по ложному пути.

– Беда в том, что цена этого открытия – слишком велика: слишком много жизней.

– В любой африканской войне погибает больше людей, и почти никогда это не открывает никому глаза.

– Возможно, потому что их не показывают по всем каналам в тот самый момент, когда всё происходит, – отметил Гаэтано Дердерян. – В тот одиннадцатый сентября человечество стало свидетелем прямой трансляции смерти тысяч невинных людей. И я не думаю, что кто-то, обладающий хоть каплей чувствительности, способен забыть этот ужас. Я, по крайней мере, не смогу. Тем более, что, к сожалению, был там сам.

– Что ты чувствовал в тот момент? – спросила Наима Фонсека. – Я знаю, что ты был там, но ты никогда мне об этом не рассказывал.

– А что я могу тебе сказать такого, чего ещё не говорили тысячу раз? Ромен назначил мне встречу на девять. Я пошёл пешком, потому что утро было приятное, а мне нужно было подумать. Ночью почти не спал. С одной стороны, меня тревожило твоё состояние, с другой – завораживала мысль, что ты собираешься развестись.

– Почему?

– Ну, Наима, не дразни меня. Ты ведь прекрасно знала, что я тогда к тебе чувствовал.

– Нет! – неожиданно серьёзно ответила она. – Не знала.

– Думаю, мне не надо тебе объяснять, что я чувствовал то, что чувствует большинство мужчин, когда тебя узнают.

– Ладно, – отмахнулась она, не придавая этому значения. – Продолжай.

– Я шёл, погружённый в мысли, не доходя метров пятисот до места, когда вдруг меня встревожил рев самолёта – он летел слишком низко. «Этот тип с ума сошёл», – пробормотал я. И в тот момент, когда поднял голову, успел только увидеть, как он врезается в одну из башен… и мир взрывается, словно разбивается на тысячу осколков.

– Боже милостивый!

– И хочешь знать, что самое странное? Не само зрелище удара, не грохот и даже не крики ужаса чаще всего возвращают меня в тот момент. А запах керосина.

– Запах керосина? – удивилась она. – Никогда бы не подумала.

– А вот так. Запахи – наши злейшие враги, когда речь идёт о воспоминаниях. Изображение можно забыть, даже звук можно забыть, а запах внезапно нападает и моментально возвращает в самую тёмную часть прошлого.

– А что было потом?

– Не знаю. Кажется, я остолбенел – будто к асфальту пригвоздило. Смотрел на дым и пламя. Прошло, наверное, несколько минут, прежде чем я понял, что самолёт ударил в тот самый этаж, куда я направлялся. Вдруг осознал: будь я на несколько минут раньше – был бы мёртв.

– А ты подумал о Ромене?

– Наверное, да… не помню. В голове была пустота, я не мог поверить, что всё это происходит на самом деле. Но что точно помню – прежде чем успел хоть как-то отреагировать, прилетел второй самолёт. Это уже было как финал света в прямом эфире. – Бразилец шумно выдохнул, будто с трудом соглашаясь с реальностью. – Огонь, дым, запах, крики ужаса, люди, зовущие на помощь там, наверху, или бросающиеся в пустоту, спасаясь от пламени… Мне всё это снится, и я просыпаюсь с криком.

– Как ты думаешь, Ромен долго страдал, или умер сразу?

– Думаю, он был одним из первых, кто погиб. В этом нет сомнений. Но я считаю, что нам не стоит дальше говорить о том, что причиняет нам боль. Ты потеряла любимого мужчину, а я – друга и тысячи людей, с которыми в тот момент почувствовал особую связь, потому что, увидев их отчаяние, я вдруг понял, насколько они для меня важны.

– Наверное, ты прав. Не стоит ворошить рану, которая так долго не заживает, – согласилась венесуэлка. – Но вот чего я никогда не могла понять – почему ты исчез, будто сквозь землю провалился?

– Я же был на похоронах, ты что, не помнишь?

– Конечно, помню. Но тогда было слишком много людей, которых я даже не знала. А мне так нужна была рядом поддержка друга.

– Тогда я не смел считать себя твоим другом, – заметил он. – Я был просто наёмный следователь, которого нанял твой муж, и который, очевидно, не справился со своей задачей – не уберёг его от смерти.

– Это полная чушь, – резко возразила венесуэлка. – Ты прекрасно справился со своей работой, и никто, никто не мог представить, что случится нечто столь чудовищное. Но в те дни только ты и Ваффи Ваад были для меня опорой, и я никогда не прощу тебе, что ты не пришёл ко мне на помощь.

– Прости, что ты так думаешь, но у меня были причины, – ответил бразилец, явно тронутый и подавленный. – Я искренне считал, что лучше держаться подальше.

– Почему?

– Потому что тогда я был уверен – если ты будешь рядом, я могу допустить ошибку, непростительную для человека, пережившего одно из самых страшных испытаний, какие только возможны.

– Наверное, ты прав.

– Я точно прав. Тут не может быть сомнений. Единственное, чего я хотел с того самого дня – быть рядом с тобой и попытаться утешить. Но я боялся.

– И что заставило тебя передумать?

– События.

Наима Фонсека встала и неспешно направилась обратно к главному зданию, выбрав теперь более длинный путь – через лес, вдоль ручья, по которому они прошли около пятисот метров, пока не достигли изящного деревянного мостика.

– Какие события? – спросила она.

– Самые разные, очень странные, – ответил он с оттенком загадочности. – Прежде всего то, что после той трагедии изменились не только люди. Некоторые правительства тоже поняли, что прежняя политика ведёт к катастрофе, и начали вводить серьёзные изменения.

– Я что-то читала об этом. В чём они заключаются?

– Увеличили помощь странам третьего мира, запущены амбициозные программы сотрудничества, приторможена безумная гонка вооружений, и главное – введён контроль над транснациональными корпорациями через законы, препятствующие их беспределу.

– Каким образом?

– Им начали требовать банковские гарантии для выплаты зарплат, налогов и соцвзносов на три года вперёд – на случай, если им вдруг вздумается, как бывало не раз, просто сбежать в другую страну. Нелогично, чтобы местные власти несли все расходы.

– Очень разумные меры, – признала Наима Фонсека.

– Так и есть. Кроме того, Европейское экономическое сообщество ограничивает чрезмерную