Призрак Сомерсет-Парка - Б. Р. Майерс

меня в суде. А если пожелает, придется мне вверить свою жизнь в его руки. В его хилые, шишковатые руки умирающего. Я содрогнулась при мысли, как он ослабнет… и будет ли еще жив ко времени судебного слушания.

Сняв капор, я поднесла диадему к пламени свечи. Вот мой единственный залог. Я открыла верхний ящик трюмо и достала нижнюю юбку.

Меня отвлек быстрый стук в дверь.

– Да? – окликнула я, гадая, неужели это снова Флора.

Раздался щелчок, затем повернулась ручка и начала открываться дверь. Я так увлеклась мыслями о разговоре с мистером Пембертоном, что забыла запереться.

– Питье на ночь, мисс Тиммонс, – объявила миссис Донован своим обычным ледяным и чопорным тоном.

В волнении я кое-как завернула диадему в нижнюю юбку, сунула ее в самый дальний конец ящика и обернулась: в комнату вошла экономка с небольшим подносом в одной руке и лампой в другой.

Я бедром задвинула ящик.

Миссис Донован встала посреди спальни, как мрачный дозорный, и критически осмотрела помещение. Ее взгляд задержался на постели. У изножья лежало аккуратно свернутое зеленое покрывало из комнаты мистера Пембертона.

– Благодарю, – сказала я. – Хотя ужин был более чем сытным. Не стоило тратить силы и нести сюда чай.

– Это не чай, – поправила миссис Донован, располагая поднос на столе, за которым я ранее ужинала. Она аккуратно поставила чайник, испускавший пар, и хрустальный бокал. – Мистер Локхарт все еще болен, но, кажется, ежевечерний прием горячего тодди[6] способствует поправке его здоровья. Я встревожилась, когда Бромуэлл заявил, что вы не пришли на ужин. Мы не можем позволить вам расхвораться.

Она пристально воззрилась на меня, затем перевела взгляд на верхний ящик трюмо. Наверняка учуяла от меня запах вины.

Я не дрогнула.

– Так разболелась голова, что пришлось остаться в постели. Уверяю вас, мне гораздо легче.

Не выказав ни малейшего намерения удалиться, миссис Донован спросила:

– Все ли вас устраивает? Надеюсь, вы наслаждаетесь пребыванием в поместье. – Вот только скривилась она при этом так, словно намеревалась воспользоваться ночным горшком. Экономка подошла ближе. Свет лампы упал между нами, бросив на ее лицо тени. Лучше не стало.

– Знаю, вы любите, когда вам прислуживают, – сказала она. – И как поглядываете на лорда, тоже вижу. Полагаю, вы именно обо всем этом и мечтаете. Но чтобы стать следующей леди Чедвик, требуется больше, чем уроки танцев в библиотеке и поздние прогулки в оранжерею.

Слова вырвались у меня так быстро, что я едва не задохнулась.

– Мне вовсе не нужен Сомерсет-Парк, – заявила я. – Как и лорд Чедвик. Я не хочу, чтобы вы являлись сюда и писали послания в моей Книге духов или передвигали картину на стене. – Я кивнула на полотно со шхуной, которое теперь висело совершенно ровно.

Уголок ее рта приподнялся в зловещей улыбке.

– Кажется, вы тронулись умом. Вероятно, следует пригласить к вам доктора Барнаби.

Я больше не в силах была выносить ее вмешательство и колкости. К тому же я знала, что мистер Пембертон мне доверяет, и это тоже прибавило храбрости.

– Вероятно, вам следует прекратить распространять ложь и высказывать свое мнение в отношении вопросов, в которых вы совершенно не смыслите. Мы с лордом Чедвиком встречаемся лишь для того, чтобы обсудить грядущий сеанс. Единственное, чего он хочет, – связаться с леди Одрой и сообщить ей, как сильно он любил ее и тоскует по ней. – Безусловно, это была ложь, но ее требовалось поддерживать.

Лицо экономки покраснело.

– Когда он получил титул, предки Линвудов перевернулись в гробах от такой несправедливости! – с отвращением фыркнула она. – Его никогда не заботило благополучие леди Одры.

– А вас заботило?

– Конечно!

Я ни разу не слышала, чтобы миссис Донован говорила с таким пылом. Она едва не вышла из себя, даже стала казаться уязвимой. Я скрестила руки на груди.

– Тогда почему вы позволили мистеру Саттерли войти в ее комнату в ночь перед венчанием? Вам было известно, что он против свадьбы. Так зачем вы добровольно поставили леди Одру в столь опасное положение?

Ее глаза обвинительно сверкнули.

– Лишь я виделась с ней в ту ночь!

– Мистер Саттерли сам признался. Зачем ему лгать?

Она покачала головой.

– Это вы лжете.

– Только один из вас говорит правду, миссис Донован. Любопытно, но во всем Сомерсет-Парке лишь вы с мистером Саттерли упоминали о том, что лорд Чедвик – не истинный наследник.

Лампа у нее в руке задрожала. Огонь во взгляде угас. Нет сомнений – я обнаружила слабое место миссис Донован. Следует воспользоваться преимуществом.

Я смягчилась.

– Вы всю ночь просидели у нее под дверью, со всеми предосторожностями охраняя комнату, но случилось нечто, от вас не зависящее.

Она опустила взгляд.

– Вы знаете, что случилось, и вы напуганы. – Я немного выждала и добавила: – Я помогу вам избавиться от страха.

Миссис Донован подняла подбородок и устало вздохнула.

– Страх не обременяет меня, он исчезает… в отличие от чувства вины. Я не должна вам ничего объяснять, но клянусь могилой леди Одры – я не знаю, что с ней стряслось. Она была цела и невредима, когда я принесла ей пунш на ночь.

Я питала к экономке весьма сильную неприязнь и все же была до мозга костей убеждена, что она говорит правду. Особенно насчет вины. Та и впрямь никогда не исчезает.

Миссис Донован распрямила плечи, вернув себе прежнюю степенность, и направилась к двери. Потом вдруг оглянулась, снова устремив взгляд на зеленое одеяло.

– С вашей стороны весьма разумно было попросить ключ от комнаты. Непременно им воспользуйтесь. Всем порядочным девушкам следует хорошенько запираться на ночь.

Она ушла, я тут же закрыла замок и попыталась встряхнуться. Ее слова насчет мистера Пембертона будто повисли в воздухе, оставив смущение и досаду. Представления о любви у меня были весьма невразумительные. Среди знакомых мне мужчин были лишь клиенты пансиона мисс Крейн да жирные фараоны. Вопреки гнусным измышлениям мисс Донован я не собиралась так легко отдавать свое сердце.

Maman твердила: «Любовь приносит боль, ma chérie. Мы видим это на каждом сеансе. И я должна эту боль исцелить. Я внушаю людям то, что они жаждут услышать, а их надежда сама восполняет пробелы, ведь смотрят они не глазами, а сердцем, и оно видит неподвластное взгляду. Пройдут недели, а они не вспомнят о тех смутных обещаниях, что я им наговорила, или о том, что угадала неверно. Они будут помнить лишь то, во что хотят верить».

«Если сердце так легко обмануть, как ему верить?» – спросила я, впитывая каждое сказанное ей слово.

«Именно, – похвалила maman. – Одно